гнев на взятку. И даровал бы мне другую смерть, без болезненной преамбулы. И другую жизнь, без привкуса богадельни.
Это то, что я сказала - в уме, но четко и ясно. А смутно и без слов я попросила: я не хочу! возьмите другого! - и боги вняли.
Моя жизнь - в обмен на жизнь Дубины. Хорошо, что у высших сил благодушное настроение. Случается. И они дают мне последний шанс отказаться от обмена. Или совершить его наполовину. Вот как сейчас: пока я - не совсем я, пока я втиснута в туловище безбашенной твари, Дубина будет жить. Не слишком полноценной жизнью - как, впрочем, и я.
Ну, а если я умру - Геркулес вернется в мир живых. И мы больше не встретимся. Впрочем, оно и неважно. Я ДОЛЖНА исчезнуть. А если нет... Рано или поздно обмен состоится окончательно. И тогда умрет Дубина, самый верный и честный из нас двоих. Выбор невелик, но легче от этого не становится. Нет у меня ни требуемой подлости, ни благородной самоотверженности, чтоб выбрать одно - и отказаться от другого.
- Зря ты от меня отмахнулась! - удовлетворенно бурчит Трансакция. - Зря! Зрязрязрязря-а-а-а-а...
Еще немного - и она примется скакать на одной ножке. Ей весело наблюдать за моими метаниями над неразрешимой задачей полного или частичного самоубийства.
Гнев опять взрывается во мне. Вернее, вырывается на поверхность, точно дым из фумаролы[26]. Это безнравственное создание по имени Сделка меня бесит. И бесит намеренно. Жить ей что ли, надоело?
Стоп! Может, ее-то как раз и следует убить? Убью ее - и все будет тип-топ! Потому что она тоже часть меня. Нас. Я не знаю этого наверняка - я чувствую... Итак, жизнь продолжается! За счет тщательно отмеренного убийства себя в четко поставленных границах...
- Нет! - визжит Сделка-Трансакция- Карга, отшатываясь от моей распяленной пасти и выдвигающихся наружу ядовитых зубов. - Я - твоя защита! Я! Вся информация у меня! Все ответы! Только я могу тебе все объяснить! Без меня все бессмысленно!
- Пофдно! - невнятно произношу я, продолжая держать зубы наизготовку. - Пофдно, фефтрифа! Ты фвое дефо фдефафа!
Конечно, обидно остаться без ответов, что и как - а главное, зачем - тут устроено. Придется жить без ответов. И без защиты, которую дают сделки. Любые - с людьми, с собой, с судьбой, с реальностью... Тот самый обмен, который я могу себе позволить.
Повезло, что я могу распорядиться Сделкой, а не она - мной. Больше я не позволю таскать нас с Геркулесом на поводке, словно кутят. И отводить нам глаза, когда в головах проясняется. Врать. Путать. Глумиться. Жертвовать нами. Делать пешками в своих играх. Сделка умрет.
Я вонзаю зубы в противно-теплую плоть, пахнущую гнилью и блевотиной. Она не может пахнуть иначе? Наверное, не может.
Сестрица Трансака расползается у меня в зубах. Просто протекает у меня меж пальцев и превращается в подтаявшую медузу. Кажется, она сделана из эктоплазмы, противная, невкусная старуха. Интересно, кто заменит ее на нашем пути?
Я стряхиваю слизь с пальцев и чувствую, как укорачиваюсь, сжимаюсь, возвращаюсь к прежним границам. Прежнее, человеческое тело кажется мне слабосильным и обременительным.
За моей спиной раздается осторожный шорох. Это Геркулес шарит рукой, пытаясь нащупать меч. Что за бестолковый тип! Думает, все на свете разрешается хорошим ударом меча.
Наверное, я еще не раз пожалею о сделанном выборе. Трансакция была изобретательнее и опаснее всех меченосцев мира.
Зато у меня есть верный и исполнительный защитник. Раб, убийца и королевский сын. С ним мы их всех сделаем!
Боже, как же я устала... Ничего не объясняя, я сбрасываю какой-то хлам с древнего продавленного дивана и падаю на него ничком. И засыпаю, засыпа-а- аю сном без сновидений. Последнее, что помню - Дубина набрасывает мне на плечи пахнущее сыростью одеяло...
* * *
Герка поправляет на моем плече наброшенное пальто. Я чувствую, как самолет трясет и раскачивает.
Крыло бьется так, что, кажется, самолет вот-вот начнет им помахивать, огни городов стремительно - уж очень стремительно - увеличиваются в размере и одновременно эдак непринужденно болтаются от нижнего края оконца к верхнему, фюзеляж страшно, бешено щелкает, а пассажиры встревоженно липнут к окнам.
Когда самолет сел, все заорали и зааплодировали. Кажется, я пропустила нечто важное и опасное. И хорошо!
Глава 14. Три сестры. Не Чехов.
Три сестры сидели на балконе. И было им холодно. Зима в Берлине - это зима. Но другая. Не хрустально-ледяная, без морозных лесов на стекле, без инея, превращающего ветки в кружева, - и все-таки зима. Ветры, сырые, нахальные ветры с рек и озер, с невидимого за горизонтом моря, лезут, похабники, под одежду, трогают кожу холодными пальцами, бросают пряди волос на глаза, нашептывают в уши.
Но посидеть на огромном пустом балконе с кружкой горячего кофе над старинной улочкой, вымощенной колючими камешками, подышать здешним ветром, послушать перезвон семи окрестных кирх - разве от такого откажешься?
Тем более, что Софи столько надо нам рассказать... Такого, о чем не напишешь в письме...
Мы с Майкой переглядываемся, иронично щурясь. Да уж, не напишешь! Круглый год электронная почта мегабайтами ссыпает Сонькины письма. Но стоит приехать самолично - и пару дней уйдет на пересказ подвядших новостей. Что поделать - femme fatale живут не столько страстями, сколько повествованиями о страстях!
А наша дорогая Софи - всем фаталям фаталь! Когда идешь с нею по улице, чувствуешь себя фрейлиной при царственной особе - все мужские взгляды прикованы к ее лицу сердечком с яркими губами. В каждом глазу вспыхивает шальной огонек. Каждый велосипедист виляет колесом в направлении круглой, веселой фигурки.
Как тебе это удается, Софи? Может, наша Софи разодета по-королевски и режет немецкий глаз непривычным шиком?
Нет, все как всегда - безвкусное тряпье «под Кармен»: краснознаменные юбки, алозакатные свитера, багровоогненные пончо... Софи горит, Софи пламенеет, Софи раскаляется в промозглой берлинской сырости, от нее за версту - нет, за милю - пышет жаром, согревая тихий сырой Тиргартен, весь заросший облепихой и можжевельником. Пряди волос цвета застывшей лавы взвиваются под порывами ветра, а потом не падают на плечи - так и торчат во все стороны, точно лепестки небывалой черной хризантемы.
Интеллигентные немецкие вороны - и те при виде Софи приходят в неистовство и взмывают в небо с воплями: «Ррраспутница! Ррраспутница! Рррусская ррррраспутница!» Это Сонька-то распутница? Ну да. Распутница. И что? Так даже веселее!
Тем более, что сестра наша Сонька большая мастерица скучать. А заскучав, тут же развеиваться.
- Не умеют немцы развратничать... - вздыхает она. - Столько здоровых мужиков с сентиментальной жилкой в организме, столько сисястых мёдхен[27] с коровьими глазищами, столько добросовестно сделанной порнушки кругом! А со смаком гульнуть не умеют. По обществам идейно-анонимных сексоголиков шляются, вместо того, чтоб делом заняться. Кинотеатры пустые стоят. Я как на задние ряды гляну, как молодость вспомню - аж в висках стучит! А эти...
Мы с Майкой снова переглядываемся. Кто ж Афродитам местного значения мораль читает? Богохульство это!
Сонька тащит нас в свое любимое кафе. Она одна во всем Берлине ходит пешком, а не ездит на велосипеде. Московская привычка. Да и куда ей ходить-то? Разве что в это вот кафе Starbucks на Фридрихштрассе, сидеть тут часами, любуясь на пеструю человеческую реку из-под зеленого фирменного знака - морская дева аж с двумя хвостами...
Когда нас тут нет, Софи берет с собой подруг - и немок, и турчанок, и абиссинок. Все они охочи поговорить с Софи о ее жизни, полной небывалых русских страстей. Вот только с соотечественницами Сонька общего языка не находит. Они ругаются на нее хуже ворон. Намного хуже. И советы дают идиотские. Ну да, на чужбине земляки - неиссякаемый источник сплетен и советов.
Поэтому имена своих подруг Сонька перечисляет по-немецки. Сплошные Маргариты и Бригитты. А еще Карлы и Петеры. Много Петеров. В прошлый раз поменьше было.
- И когда ты угомонишься, Сонька? - не может не ляпнуть Майя.
Сонька вдумчиво разглаживает на коленях юбку. Подол обвивает икры языками пламени.
- А если я тебя, Маечка, про то же спрошу?
- А я тебе, Сонечка, отвечу то же, что и ты мне!
- И что же?
- А в гробу, сеструха, в гробу угомонюсь!
И обе хохочут так, что спинки вытертых кресел вздрагивают.
В этом кафе никто ни к кому никогда не подсаживается. Разве что с извинениями и на минуточку, когда все столики заняты. Starbucks - не паб, здесь уединение пьющего кофе свято и нерушимо.
Но к нам уже бредет с сомнамбулической улыбкой на лице огромный дядька с белобрысым хвостом до пояса, забранным дюжиной разноцветных резинок. Кокетливый немецкий ловелас. Будет клеить Соню, а мы - прикидываться мебелью. Сонька быстро с ним разберется. То ли даст телефон, то ли отошьет - не знаем. У сестры нашей своя система отбора, с кем ей крутить романы, а с кем не связываться.
Что-то долго разговор тянется. Софи вскрикивает, словно чайка над Шпрее. Видать, знакомый. Но смутно знакомый. Не мешай трем сестрам за жизнь разговаривать, возьми телефон и иди себе, лелея в душе надежду на новую любовь - горячую, сладкую, с исчезающей горчинкой, точно местный кофе латте...
Здесь принято выяснять не «Кто вы по профессии?», а «Чем вы занимаетесь, чтобы жить?» И Софи так же расспрашивают. Наверное, она отвечает: влюбляюсь! А может, маскируется и рассказывает всякие глупости про очередную фирму, из
