зажигалки, а турбонаддув включать я еще не научилась. С чувством «кругом одни предатели!» рвусь в бой. С незажженной сигаретой в зубах.
- Тогда что за тварь ты из меня выудил?
- Которую? - изумляется Мореход. Картинно так изумляется: рот полуоткрыт, ресницы хлопают. Кларк Гейбл.
- А новенькую! Суккубиху!
- Не придирайся, нормальная тетка! - хохочет он. - Вот увидишь, она тебе еще пригодится!
- Да она чуть Гер... Дубину не сожрала, - передергиваюсь я.
- Это она от обалдения. Вылезла на свет божий и обалдела. Дубина для нее что для тебя бутерброд. Если бутерброд примется танцевать на тарелке, распевая «съешь меня, любимая»...
- Я немедленно приглашу съемочную группу и уйду в рекламу! - рычу я. - Не виляй! Я пообещала Викингу, что больше не стану вмешиваться в их с Дубиной жизнь. И что мне теперь делать? Сидеть и смотреть, как их лопает всякая нечисть, понабежавшая из подсознания? Моего подсознания, между прочим!
- А вот это и есть судьба истинного наблюдателя: сидеть и смотреть, как одни лопают других. И прикури уже бога ради свою сигарету, ты ее наполовину сжевала!
- Моя сигарета! Хочу - курю, хочу - с кашей съем!
- Вот именно! И Дубина - человек Викинга. Хочет - спасает, хочет - с кашей ест!
Надувшись, точно повздорившие супруги, мы отворачиваемся друг от друга и прожигаем взглядом горизонт.
Конечно, Мореход прав. Под килем его посудины, в недрах моря Ид, полным-полно отвратительных тварей вроде миксин. И полным-полно восхитительных тварей. Причем не всегда ясно, где одни, а где другие. И как спасать вторых от первых, и надо ли вообще.
Я понимаю: это все комплекс вины. Я виновата перед Викингом, которую искалечила с цинизмом компрачикоса. Нет мне прощения в ее глазах, и никакие планы по апгрейду маменькиной дочки до неубиваемой суки не вернут ощущения правоты и чистоты намерений. Я могу лишь наблюдать за последствиями событий, запущенных с моей помощью. Это похоже на камнепад: сталкиваешь камушек со скалы, чтоб посмотреть, как он летит, сверкая на солнце и весело бумкая по склону, а потом узнаешь, что осыпью накрыло деревню со всеми жителями... Я такой же криворукий демиург, как и все.
- И кстати, - голосом оскорбленного в лучших чувствах людоеда осведомляется Мореход, - почему ты решила, что это Я вытащил из тебя суккуба? Кажется, опять вмешался таинственный незнакомец? Или ты полагаешь: все таинственные незнакомцы в твоей жизни - мои альтер-эго?
- Боже избави, - ворчу я. - Поучительного морского путешествия с тобой наедине для девушки вполне достаточно.
- Время покажет, кто и зачем проделал это с тобой, - миролюбиво заключает Мореход. - Время покажет.
* * *
Чтобы отвлечься от неразрешимых проблем верхнего мира, стоит вернуться в мир окружающий. Тем более, что возле моего уха битый час что-то рокочет Дуби... Герка.
- И понимаешь, Аделинда там больше не работает, там теперь эта девушка, Хелене. Соня сказала, ее имя значит «факел», «луна» и «тайно сбежать», неужели правда? Но ей подходит...
- Стоп-стоп-стоп! - бормочу я, вынимая изо рта изжеванную сигарету. - Еще раз и внятно. Аделинда свалила, оставив достойную смену?
Герка краснеет. Он вообще легко краснеет. Моего племянника этот факт бесит, сколько ни объясняй, что мужчина его комплекции может позволить себе и не такие проявления чистой и кроткой души. Но в моем присутствии можно краснеть невозбранно.
- Аська, ну чем ты слушаешь, я же тебе все объяснил! Что мне, с начала пересказывать?
- Уж перескажи старой глухой тетке, не сочти за труд! - развожу руками я.
- Значит, так. Я пошел в тот магазин...
- В котором продаются феечки из папье-маше, дневники в обложках с цветочками, думочки с вышитым «Их либе дих» и прочие товары, совершенно необходимые крутому пацану вроде тебя...
- Вот именно. - Герка невозмутимо пресекает мою неуместную иронию. - А там она, Хелена. Ну... и всё.
- Как это «всё»? Ты узнал, что ее зовут Хелена... Поподробней, подсудимый.
- Я подошел к ней и говорю: здравствуйте, а где фройляйн Аделинда? А она мне говорит: уволилась. Я говорю: очень жаль. А вы не можете мне помочь? А она говорит: и что бы вы хотели? Я ей: у меня две тетушки и мама, им надо купить подарки, но такие, каких они сами себе не купят, хотя целый день только тем и занимаются, что набивают пакеты всякой фигней... Что может не купить себе женщина, если кроме шопинга ничем не занимается? Она смеется. Мы стали смотреть все подряд. Я рассказывал про тебя, про маму и про Соню, она все время смеялась и говорила, что я счастливый человек и что у меня очень интересные родственники. Потом я ушел. И сказал, что завтра зайду ближе к четырем, потому что она до четырех работает и можно будет погулять... по магазинам, например. Или еще куда-нибудь сгулять...
- Под луной, с факелом и тайно сбежав ты можешь гулять по Берлину вечность, - качаю головой я. - Тем более с такой девушкой.
- С какой «такой»? - вскидывается Герка.
- С девушкой, которой кажутся интересными три старых плюшки, если они - твои родственницы. Я тебя умоляю, Герочка, не вздумай весь завтрашний вечер трындеть о нас. Иначе у твоей Хелене останется ощущение, что она гуляет не с тобой, а с томом Чехова под мышкой. Три сестры в вишневом саду и все такое. Ты же ей понравился, да?
- Я не знаю пока...
- Зато я знаю. Ты не можешь не нравиться, особенно если учесть твой волшебный немецкий, сильно обогащенный чтением лирики вслух и с возвышения, каковым ты пренебрегаешь с шестилетнего возраста...
- Ася! - строго говорит Гера. - Во-первых, она знает русский. В Берлине многие учат русский. Во-вторых, я в ее присутствии никакой лирики не помню. Хотя ту табуретку и «Хелиген найт»[40] хором никогда вам не прощу. И если на Рождество вы опять заставите меня петь этот псалом...
- Ты уйдешь из дому в сырую ночь и замерзнешь насмерть в кафе «Вальгалла», как сделал это в прошлом году. Потом твое мертвое тело придет домой и ляжет спать поперек гостиной, головой под елку, как оно любит.
- Ася, я пригласил ее к нам на Рождество.
- А ты времени даром не теряешь, - одобрительно подмигивает нарисовавшаяся в дверях Сонька. - Моя выучка!
- Ну, мы выбирали тебе игрушки на елку и она сказала: когда родители были живы, она очень любила этот праздник...
- Она еще и сирота? - изумляюсь я. - Гера, женись. Не надо дожидаться Рождества и знакомства с нами. После этого инцидента хорошая немецкая сирота, знающая русский язык, за тебя не пойдет. А до кошмарного прозрения у тебя есть крепкий шанс обрести жену, натюрлих. Все Сонькины ПМЖ будут в восторге.
Гера смотрит на меня усталыми глазами. Иногда мне кажется, что он - мой дядюшка, а я - его непутевая племянница.
- Да уж! - вздыхает Софи. - Если она увидит наше несуразное семейство, ей поплохеет. Мы странные люди - каждый живет на вершине собственной горы, поплевывает в долину и плохо контачит с реальностью... Мы для нее чересчур экстравагантны.
- Вообразили себе какую-то бюргершу, - хмурится Гера, - заранее всё для себя решили...
- Мы просто основываемся на богатом жизненном опыте! - хохочет Соня. - Мы уже стольких людей неординарностью напугали!
- А я все-таки приведу ее, - упрямится Гера.
- Конечно, приводи! - хором соглашаемся мы.
- Что-то я такое слышала насчет елочных игрушек... - хитро прищуривается Сонька.
- Жадина! - Герка выходит из комнаты и возвращается с объемистой коробкой.
И тут начинается: «ой, какая прелесть», «ой, зачем столько», «ой, они такие дорогие»... Феечки в газовых кринолинах, крокодилы в туфлях на каблуках, котяры с бантами на упитанных шеях - нет ничего прекраснее елочной игрушки ручной работы. Не пополнять коллекцию фей и крокодилов невозможно. Если когда-нибудь елки начнут падать под их тяжестью, Сонька будет ставить две елки. Или сколько потребуется. В каждой комнате по елке, одну в сортире и еще парочку - на балконе.
Рождественские настроения сгущаются в воздухе колдовским туманом. Вот-вот из него материализуется Санта-Клаус и подарит каждому из присутствующих пожилых детей по волшебной кукле. А Герке - целую Коппелию[41]. Кирхи звонят, обступив нас со всех сторон. Вдалеке торжественно распеваются органные трубы. В новом году все будет по-другому. Не знаю, как, но ха-ра-шо.
* * *
Какая странная судьба: всю жизнь, боясь потерь, жить не своим, а чужим, и не всегда заимствованным, чаще ворованным, – чужими семьями, чужими детьми, чужими интересами, чужим умом; и однажды обнаружить, что якобы чужое на самом деле давным-давно твое, дорогое и единственное, но по-прежнему числится чужим и в любой момент может быть отнято, вырвано из рук – и ты его больше не увидишь, и жить тебе станет незачем; но умнее ты не станешь, и только страх твой еще больше разрастется и закроет собой узкую полоску горизонта, последний отсвет последней надежды…
Герка уходит. Он уходит в свою - отдельную от нас - жизнь. Его взросление все заметнее с каждым романом. Геркины девушки все меньше походят на персонажей комиксов - они стали человечнее и уже вполне подходят для реальной жизни, а не только для приключений, которые приятней вспоминать, чем переживать.
Верный признак, что юноша становится мужчиной. И процесс уже близок к завершению. Желание жить, а не просто рассказывать приятелям «был у меня такой случай» - желание взрослого человека. Приходится признать: про Хелену и рассказать-то будет нечего. Она совершенно не для рассказов. Она - для души.
Это-то меня и пугает. Радует, конечно, но и пугает. Ощущение, что вот, планировала-планировала я Геркино повзросление
