полностью восстановить свои утерянные после той болезни воспоминания. Я и Ольга — воспитанницы генерала Озимова, человека уже пожилого и, вообще говоря, генерала в отставке. У него самого детей нет — его супруга ушла из жизни, рождая ему на свет наследника, который также не выжил. Ольга ему в каком-то смысле родственница — но очень дальняя. Ее родители были убиты во время смуты семнадцать лет назад. Что касается меня — то генерал отказывался говорить о моих родителях. Говорил только, что дескать, отец мой погряз не по своей воле в чужих интригах так, что сам понимал ничтожность собственных шансов выпутаться из них живым. Оттого они с мамой и направили меня на воспитание к своему доброму другу и строго настрого запретили генералу рассказывать мне о том, кем они были, так как даже знание этого могло навлечь на меня беду. Вот собственно и вся история, можно было продолжать радоваться жизни в провинциальном имении, вдали от городской суеты, да вот только незадача — не верилось мне в то, что это было мое настоящее прошлое. Образы, обрывки разговоров, лица… Это немногое упорно лезло в голову, убеждая меня в том, что было что-то еще. Обрывки сновидений, когда я без сознания лежала и бредила? Возможно.
Было, впрочем, еще кое-что. Нечто странное и чужое сидело во мне, словно какое-то воспоминание. Однако стоило мне пытаться его воссоздать в памяти, как накатывала сначала тошнота, в глазах темнело на долю секунды, а потом менялось практически все восприятие. Я мыслила, думала, делала выводы, но это был словно другой человек.
И я боялась его и никогда не давала себе сосредоточиться на нем дольше, чем на секунду. Было в нем что-то смутно знакомое, если не родное, и что-то говорило мне довериться ему, но осторожность брала свое. Да и мысли чужие были далеко не безоблачными. Нет, я не видела их, лишь чувствовала настроение… и потому становилось страшно. Отчаяние, боль… и шелест спокойного размеренного голоса, от которого стыла в жилах кровь: «похороню». Очень трудно это описать, да и быть может и не под силу ни русским, ни французским языками описать всю ту гамму ощущений, которые я испытывала, едва пыталась прикоснуться мысленно к тому не то воспоминанию, не то образу чего-то внутри меня.
Что касается Ольги — то она продолжала свои веселые прогулки по окрестностям, частенько в мужской одежде. Она романтик из безнадежных, как мне казалось. Год назад она умудрилась даже на дуэли стреляться. Все произошло тогда, когда в непрерывных попытках разузнать, что думает о ней очередной ухажер, она, находясь в образе бравого гусара, допустила неосторожность как-то нехорошо про себя настоящую сказать, и в результате пришлось стреляться. (Тот требовал от хама принести извинения лично Ольге).
В попытке примириться она выстрелила в воздух, но сама получила ранение в плечо. Разумеется весь маскарад сразу выяснился, и ухажер едва не повесился, когда узнал, с кем он на самом деле стрелялся. Потом ее он лично доставил генералу, и выложил ему все, как на духу, предлагая тому решить свою дальнейшую судьбу. Генерал же Озимов, выслушав историю о том, как его воспитанница обманывала маскарадом больше четырех месяцев добрый десяток гусар, не рассердился на незадачливого паренька, даже замолвил за него словечко, когда тот пошел в полк в город. Ольге, разумеется, был после этого разнос первостатейный, по слухам, все окрестные деревни слышали…
Однако он так же быстро закончился, как и начался, когда генерал случайно выяснил, что воспитанница пистолью орудует лучше его самого. (На семейном допросе всплыло, что Ольга помимо этого четыре раза уже стрелялась на дуэлях, причем двое ее противников этого не пережили, один остался инвалидом на всю жизнь, а с одним примирились в последний момент). Делать было нечего, и теперь каждую неделю генерал лично ездит со своей воспитанницей на специально для этого оборудованное стрельбище и даже учит ее всяким военным премудростям, которые та на лету ловит. Должно быть, это у нее в крови.
Что касается меня, то я была не так далека по характеру от Ольги, разве что менее импульсивна и более трезво мыслила. Пистоль в руках меня научила держать Ольга, а шашку казацкую я больше для вида носила, когда мы с моей названной сестренкой выбирались гулять. А повод проехаться по окрестностям находился всегда: то на суженного погадать в полночь на озере, то в лес пострелять, то Ольгу сопроводить, когда та к очередному сердечному другу выберется…
Вообще гусарский наряд удобством не отличался, хотя он был не в пример удобнее того вороха юбок которые приходилось носить по поводу и без. И тот факт, что меня это раздражало, уже казался весьма и весьма странным, так как, если верить частично вернувшимся воспоминаниям, я к ним была вполне привычна.
«Сердечные друзья» у меня, в отличие от Ольги, отсутствовали. Нет, были, конечно, индивидуумы, пытавшиеся поразить меня плохенькими стихами, которые писали в мой альбом, когда приезжали к нам в усадьбу, но с ними я всегда была холодна, сколько себя помню. После болезни мое отчуждение от всего этого мира светских увеселений только увеличилось. Если раньше новые лица вызывали интерес, то сейчас они не вызывали ничего, кроме скуки и желания зевнуть, а их стихи — так вообще, казалось, деградировали в разы.
Отправиться со мной вызвались Айрэ и Ассерус. Последний для этого применил не совсем честный прием под названием «отличная оценка за практику автоматом, только не мешайся под ногами — еду я». Мы взяли с собой сотню мертвяков и два десятка эрнрасто из моей крепости. Джим же откуда-то достал трех странных существ, больше походящих на стальные бочки с восемью лапами. Это, как я понял из его объяснений, были какие-то боевые роботы из какого-то высокоразвитого мира. Их же он и решил использовать вместо лошадей — просто оседлал одного, подложив подушку, и предложил сделать тоже Арте. Та лошадей и вообще животных не любила… да и они ее не жаловали. Но дороги к имению Мезмера были в плохом состоянии, поэтому взять свой любимый автомобиль не представлялось возможным. В результате Арта приняла предложение Джима и оседлала «паука». Я предпочел взять с собой Атома, а Ассерус и Айрэ оседлали мертвых ворлаков.
— Значит, так — Джим придирчиво осмотрел наш отряд и кивнул — когда меня отправили насиживать мозоли в том университете, я начал с того, что прикупил себе небольшой домик на юге за городом. И самое главное — туда и оттуда можно переместиться, так как там где-то под землей место силы. Туда-то я и перекину нас.
— Отлично — кивнула Арта — в столицу лучше не соваться — там опасно. Не думаю, что в дикой местности демонов или их пособников будет обилие.
— Открывай ворота — махнул рукой я — нетерпение клинков уже передавалось мне.
Маленький деревянный, почти полностью сгоревший домик оказался пустым. Хорошо еще, что подвал не обвалился внутрь. Впрочем, некоторые проблемы, выбираясь наружу, мы испытали.
Айрэ, как всегда, была закутана в тряпье, несмотря на жару, и никакие уговоры не действовали. Иногда, когда неловкое движение позволяло мне увидеть ее лицо, сердце замирало, так как я видел в ней Инвил.
— Я была в столице, Нишале, когда все произошло, поэтому не имею ни малейшего представления о том, что здесь было.
— Варвары, я так понимаю, не выжили?
— И не должны были. Здесь они могли существовать-то всего несколько дней, реже недель. Зависело от человека. Хотя, кто его знает…
Нежитью управляли Айрэ и Ассерус, а я двигался налегке. На всякий случай я достал небольшую круглую пластину и, сняв защитную пленку, прилепил на висок. Это был один из моих сувениров из высокоразвитого мира, где я побывал.
— Джим, держи — я передал небольшой брелок с одной единственной кнопкой Джиму.
— Что это? Брелок от сигнализации?
— Почти угадал. Возьми на случай. Одно нажатие, и эта штука — я указал пальцем на диск — меня отрубит. Так как сюда мы идем по зову клинков…
— Все, понял — махнул рукой Джим — перестраховщик ты эдакий.
Через пару часов мы вышли на тракт. Грунтовая дорога вела мимо пожарищ. Иногда, когда ветер дул со стороны столицы, до нас доходил жуткий смрад.
— Да… в столице, наверное, раздолье для некромантов — хмыкнул Джим.
— Где демон побывал, некроманту делать нечего — произнес я — не за что зацепиться, и из тела
