Для кого-то рыбалка — отдых, для кого-то — спорт.
А для меня, в первую очередь, — это возможность пофилософствовать немного в тишине, или, если немного иначе:
Вот и закончен первый курс. Слава всем Богам Земным, новым, старым, модным, давно забытым — но Мы — прорвались! Ура!!!
В августе — в строгом соответствии с Учебным Планом — учебная же практика в Крыму.
А пока, целый июль — каникулы!
И решили мы с одногрупником съездить на рыбалку — на мою вторую Родину, на Кольский полуостров.
Толстый Витька — пацан свой в доску. Ростом — под два метра, здоров — как буйвол африканский, гирями двухпудовыми жонглирует — Поддубный отдыхает.
Вообще то он — сугубо городской, краснощёкий — кровь с молоком, и слегка изнеженный, очочки носит, на рыбалке и не был ни разу. Но когда-то ведь надо начинать?
Почему, собственно, не сейчас?
Садимся в поезд — через двадцать часов — на месте.
Знакомые мужики соглашаются доставить нас до озера Долгого. Садимся в видавший виды 'Урал', едем. Минуем Кандалакшу, впереди — Крестовский перевал, ранней весной и поздней осенью — место страшное — бьются там машины десятками за один раз.
Представьте: внизу — ещё тепло, на перевале — минус, проходят осадки какие — дождь, или там просто туман росой оседает — ловушка и готова. Идёт на перевал колонна гружёных лесовозов, дистанцию между машинами приличную держа. И вдруг, передний выезжает на гололёд, но ничего — со скрипом, но проезжает. За ним остальные. Но метров через двести гололёд в голимый лёд превращается — передний начинает вниз скатываться, под колёса второму, тому то же деваться некуда — начинает вниз сдавать.
Но сдают то лесовозы назад не строго по прямой, косоротит их постоянно, поперёк разворачивает.
А тут с перевала вахтовка какая-то одиночная спускается, не затормозить ей на льду, вот и врезается в развёрнутый поперёк лесовоз, и покатились все вниз со страшной силой — огненная полоса километров за пятнадцать видна.
Потом перевал на пару суток закрывают — ремонтники очищают дорогу от обгоревшего железа. И так вот — несколько раз за сезон.
Но сейчас — лето, поэтому преодолеваем перевал легко, спускаемся — вот и легендарный Терский берег — северная граница беломорского побережья.
Возле безымянной речушки делаем привал, шофёр заваливается спать, мужики немного выпивают — так, чисто формально — до Избы (так конечная точка маршрута называется) — грести часов восемь.
Хорошо вокруг — речушка журчит, рыбёшка усердно плещется, комарики редкие жужжат.
И вдруг выясняется — Толстый для комаров — лакомое блюдо. Облепили они его физию, и давай кусать нещадно. А на других, меня включая — ноль внимания. Видимо, распознали городского, распробовали.
Бегает Витька по берегу, ручонками размахивает. Лицо у него опухло знатно, очки модные с носа, раздувшегося вдвое, сваливаются.
Смеются мужики:
— Ну, Андрюха, повезло тебе с напарником. Не рыбалка, цирк сплошной у вас впереди намечается.
Шоферюга, наконец, просыпается — едем дальше.
Вот и Долгое озеро — шириной не более километра, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на сто с гаком.
Красиво тут несказанно. Над противоположными берегами озера нависают крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на юге, через кучевые облака, смутно угадывается горбатая, совершенно лысая Иван-гора.
На озере — полное безветрие, вода отливает тусклым серебром, далеко впереди, прямо по нашему будущему курсу — быстро передвигающая, словно живая, полоса цветного тумана — местами розового, местами — лилового.
Надуваем лодки, и — вперед, гребём до Избы.
Витька садится на вёсла, но уже через двадцать минут набивает кровавые мозоли и из игры выбывает. Дальше гребу в одиночку — поэтому к месту назначения прибываем последними, затратив, вместо принятых восьми часов, на полтора часа больше.
На месте неожиданно выясняется — рыбачить на Долгом нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём — мужики, посовещавшись, решают пойти дальше — на речку Умбу — лохов браконьерить.
Для тех, кто не знает, 'лох', в своём первоначальном значении, это — не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из 'красной' превращается в 'жёлтую', да и вкусовые качества теряет.
Но всё же, как считают местные, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу — плотву, окуня, щуку.
Нас с собой не берут — опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам то что, они местные — договорятся с инспектором за всегда, а нас, если поймают, то на первый раз, конечно, не посадят, но отправят бумагу в институт — запросто вылететь можно — прямиком в армию.
Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.
Изба — место особенное — приземистый пятистенок, сработанный в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен, крыша — из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах — никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда.
Над входной дверью вырезан год постройки — 1906-ой. Солидно.
Внутри — просторные двухуровневые нары — человек десять можно с лёгкостью разместить, печь из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом — полка, на полке — антикварный кожаный скоросшиватель, забитый разномастными бумагами и бумажонками.
Открываю на последнем листе, в смысле — на первом — по мере наполнения:
Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:
