Да, однако, впечатляет. Непросто всё, должно быть, там было — после Революции грёбаной.
Читаю самый верхний, последний лист — неровно обрезанный кусок обоев 'в цветочек':
А это, уже, наши люди. Но, судя по всему, — революционные идеалы по-прежнему живы.
Становится ясно, скоросшиватель этот — своеобразный дневник литературных и иных пристрастий гостей, некогда Избу посетивших.
Ну, что же — будем уезжать, тоже чиркнём пару строк.
А пока — с лирикой надо завязывать, пора начинать рыбу ловить.
Рыбу приходится ловить одному, Витька по-прежнему не в ладах с комарами. Сидит всё время в Избе, скоросшиватель листает. А если и выходит на свежий воздух, то сугубо с парой предварительно мною наломанных, берёзовых веников — от гнусных насекомых отбиваться.
На пятые сутки, когда я собирался отплывать за очередной порцией добычи, к лодке подходит Толстый, усердно вертя вениками, и хмуро бубнит, хлюпая распухшим носом:
— Слышь, Андрюха, а я, похоже, заболел серьёзно, выбираться нам отсюда срочно надо — к доктору.
— Что, боишься, что от комариных укусов в носу гангрена началась? — пытаюсь отделаться плоской шуткой.
Да нет, — Витька серьёзен и к шуткам невосприимчив, — Всё гораздо серьёзней. Я это…Ну, как сказать…Ну, с тех пор, как сюда приплыли, ни разу, э-э, по большому не сходил, вот. Такого со мной никогда ещё не было. Я же с детства к режиму приучен — два раза в день — утром и вечером. А тут — такое. Давай-ка, пока не поздно, выбираться отсюда, к чёртовой матери — к доктору, в смысле.
Успокаиваю Толстого, как могу. Говорю, что это — совершенно нормально, что организм на рыбалке потребляет гораздо больше энергии, чем в городе, то есть — работает на принципах безотходного производства, ну и ещё всякого — в том же ключе.
Витька успокаивается, заметно веселеет и, даже, выражает желание составить мне компанию в сегодняшнем процессе ловли противной рыбы.
Взяв свою удочку, резво запрыгивает в лодку, не забыв, впрочем, захватить с собой и веники. Отплываем.
Сперва проверяем жерлицы. Снимаем пару щурят.
А на последней, самой дальней жерлице, сидит огромный, семикилограммовый язь. Рыбина сдаваться не собирается, делает сумасшедшие свечи, пытаясь порвать леску. Витька позабыл обо всех своих бедах, азартно помогает затащить язя в лодку, громко кричит и хохочет, в пылу борьбы с его носа слетают очки и падают за борт.
После того, как оглушённый язь затих в мешке, мне приходится лезть в воду за очками — благо не глубоко, метра полтора.
Найдя пропажу и обсохнув, направляю лодку к заранее прикормленному месту — 'по чёрному драть плотву'.
Но не тут то было. Витька опять вспомнил о комарах, к удочке даже не прикасается, махает своими вениками — лодка раскачивается из стороны в сторону, идёт волна — рыба, естественно, не клюёт.
— Ну, и какого рожна ты со мной попёрся? Чего рыбу пугаешь? Сидел бы себе на берегу и махал бы там вениками своими, — сердито отчитываю Толстого.
— Извини, но здесь комаров меньше, — тусклым, бесцветным голосом извиняется Витька, от его недавней весёлости и следа не осталось.
Надо пожалеть товарища, тем более что рыбы поймано уже килограммов пятьдесят, и большая её часть уже даже просолилась и ещё сутра вывешена подвяливаться на ветру.
На завтра едем ловить сига. Сиг ловится только на глубине, на самой середине озера, где дует сильный ветер, и комаров нет вообще — Витька безмерно счастлив, и даже, наплевав на свои ещё не до конца подсохшие мозоли, вызывается грести.
Ловим на короедов, для добычи которых пришлось с вечера раздраконить топором десятка два трухлявых пеньков.
Рыба ловиться плохо, но Толстый возвращаться на берег наотрез отказывается.
Наоборот, тянет его на глупые разговоры:
— Андрюх, а заметил — на РМ девчонка одна есть, Нинкой зовут, симпатичная до невозможности, правда ведь?
Странный этот Витька. Ну, какие ещё девчонки, когда времени ни на что не хватает? И учится надо, и подработать там-сям денежку какую-нибудь, и с Лёхой на футбол-хоккей сходить, да ещё с ротмистром Кусковым — пивка попить от пуза. Откуда взять время на девчонок? Чудак Витька, право. В таком духе и отвечаю. Толстый обиженно замолкает и хмуро концентрирует своё внимание на неподвижном поплавке.
Проходит часов пять. Вдруг замечаю — нет одного весла. Витька, гребец хренов, вёсла толком не закрепил, вот одно и уплыло — неизвестно куда, ветер то сильный.
Правда, волна идёт — к нашему берегу, может — найдём. Снимаемся с якоря, сплавляемся по ветру, всматриваемся в волны. Но всё бесполезно — нет весла, то ли утонуло, то ли у берега в коряжник его занесло.
Орудуя одним веслом, как заправский индеец, всё же довожу лодку до Избы.
Дрянь дело — самодельное весло из куска фанеры и молоденькой осины сделать — не штука, но и лодка и вёсла — чужие, мой отец взял попользоваться у кого-то из своих друзей. Следовательно — быть скандалу.
Наступает суббота. По водной глади несётся громкий молодецкий посвист — это папаня с компанией подплывают — и нас забрать, и порыбачить самим, разумеется….
Из приставшей лодки неуклюже выбирается папаша, в руках — громадная, явно тяжёлая корзина. Зачем, спрашивается, корзина — грибной сезон ещё не начинался, вроде?
Иду навстречу:
— Папа, а у нас неприятность — весло утонуло.
— Какое, в задницу, весло? — Папа явно уже принял на грудь, — У моего сына — у тебя, значит, сегодня день рождение. Восемнадцать лет — Совершеннолетие, то бишь. Отставить — все вёсла, иди сюда — поцелую.
А ведь действительно, блин горелый, день рождения мой сегодня! С этой рыбалкой и забылось….
Празднуем, мужики пьют за моё здоровье водочку, мы с Толстым — по малолетству — портвейн.
Перед отъездом вставляю в скоросшиватель замызганный лист обёрточной бумаги с нашим совместным поэтическим перлом:
