«Итак, начнём!», — мысленно потёр Денис ладонью о ладонь. — «Борман появился на „Олимпе“ Рейха внезапно, словно бы — из неоткуда…. Точно известно, что весь 1924 год он провёл в тюрьме за участия в кровавых уличных беспорядках, где и заработал свой знаменитый кривой шрам на щеке. А потом он стал канцлером НСДАП…. Как? Никто толком не знает. Гитлер вдруг за что-то всерьёз рассердился на Гесса. На своего ближайшего друга и старого соратника, которому разрешал называть себя по имени и на „ты“. Гесс — канцлер НСДАП, старая, видавшая виды лиса — это сразу почувствовал. Что произошло дальше — общеизвестно…. Пришлось думать, кого вместо Гесса посадить в кресло рейхсканцлера. Неожиданно для большинства, выбор фюрера пал именно на Бормана — серую незаметную мышку, который не терпел публичности и, даже, от фотографов постоянно прятался за спинами соседей. Небольшого росточка, полноватый, непрезентабельный, круглоголовый, неразговорчивый, неуклюжий, недоверчивый.… Став рейхсканцлером, Мартин Борман совершенно не изменился: в быту, такое впечатление, стал ещё скромней, в поведении — ещё молчаливее, подозрительнее, мрачнее. Этого никто не понимал, Бормана стали всерьёз бояться…. Только один Гитлер довольно ухмылялся в усы и был с рейхсканцлером приветлив и любезен, но — очень даже в меру, без перебора и видимой теплоты…. Борман же служил своему фюреру как старый верный пёс, ничего не требуя взамен. Рассказывают, что фанатизм рейхсканцлера иногда даже переходил все границы разумного: по его приказу в места, где Гитлер планировал выступать перед народными массами с приветственными речами, пересаживали взрослые деревья — чтобы фюреру, часом, не напекло голову…. Всё это происходило совершенно незаметно, само собой. Рейхсканцлер тщательно и скрупулёзно вел повседневные бумаги, готовил тезисы к программным речам, когда его просили, то, смущаясь и краснея, давал краткие, но дельные советы. Он всегда был при деле, работая по пятнадцать часов в сутки, без всяких выходных и праздников…. Но однажды Борман заболел и слёг на три дня. „Я остался без рук! Встала вся работа! Борман болен, а все остальные — абсолютно бесполезны!“ — публично заявил Гитлер…. Только после этого случая элита Рейха начала осознавать, кто имеет на фюрера реальное влияние. Гитлер, скорее всего, это тоже понимал, но данная ситуация его полностью устраивала.… Вот, собственно, и вся информация. Не густо…».
Прошёл час, другой…. Вдруг, в приоткрытое боковое окошко автомобиля ворвался свежий запах моря, становясь с каждой минутой всё острее, острее…
Машина остановилась, невидимые «кожаные плащи» подхватили Дениса под локти, повели куда-то. Высокие, выщербленные местами ступени, ведущие по крутой спирали неизменно вверх…. Сопровождающие, наконец, остановились, вежливо усадили его на табурет, аккуратно сняли с глаз повязку, старательно застучали каблуками по ступеням, спускаясь вниз.
Постепенно вернулось зрение: полутёмный круглый зал с высоким потолком, неаккуратный громадный камин, пылающий по середине помещения, возле камина застыла невысокая фигура в мешковатой чёрной одежде. У высокого стрельчатого окошка угадывался силуэт второго человека, сидящего за большим письменным столом и что-то увлечённо отмечавшего карандашом на большом листе белого ватмана. В зале главенствовала зыбкая тишина, нарушаемая только редким выстрелами угольков в камине и странным глухим шипением.
«Похоже, что это какой-то очень старинный маяк на берегу моря», — решил про себя Денис.
Человек в чёрном задумчиво поворошил кованой кочергой аметистовые угли в каминной топке, потом аккуратно поставил кочергу на специальную подставку, обернулся…
«Ну, и нечего особенного», — хмыкнул про себя Денис. — «Круглое добродушное лицо пожилого дядюшки-бюргера из заштатной немецкой провинции. Шрам на щеке? Да, мало ли что, может, это его норовистая лошадка лягнула, когда он ей специальным гребешком расчёсывал густую гриву. Или злой домашний белый гусь ущипнул несчастного дядюшку за щеку — во время насильственного кормления грецкими орехами…».
Борман был одет в мешковатые, явно старые, чёрные мятые брюки и чёрный ношеный флотский бушлат, застёгнутый на все пуговицы. На ногах всемогущего рейхсканцлера красовались разношенные армейские ботинки, оснащённые почему-то белыми шнурками.
«Смотритель маяка» подошёл ближе, остановился, не дойдя несколько шагов, вскользь улыбнулся и протянул руку:
— Здравствуйте, сеньор Рамос!
Денис торопливо вскочил с табурета, крепко пожал руку «доброго дядюшки».
— Хайль, партайгеноссе!
— Да полноте, вы же беспартийный, — ехидно усмехнулся Борман. — Я же читал протоколы вашего допроса с применением детектора…. Хвалю за правдивость! Такая искренность — по нынешним непростым временам — большая редкость! Именно это качество оказалось определяющим и решающим — при принятии непростого решения о вашем подключении к работам по возникшей проблеме…. Пройдёмте, поможете мне управиться с дичью. Герр Шумахер! — рейхсканцлер обернулся в сторону стрельчатого окна. — Сворачивайте все ваши чертежи, доставайте из шкафчика скатерть, столовые приборы, бутылки, фужеры. Перед началом серьёзных разговоров предлагаю слегка перекусить…
Следом за «дядюшкой» Денис подошёл к камину. Тут же обнаружился и источник странных звуков: над углями, мерцавшими всеми оттенками бордового, розового и сиреневого цветов, размещалась чугунная подставка, в прорезях которой были закреплены три толстых стальных прута, на каждый из которых была насажена увесистая птичья тушка. Большие янтарные капли жира медленно стекали по птичьим бокам, покрытым приятной золотистой корочкой, и, соприкасаясь с жаркими углями, с громким шипением испарялись, наполняя помещение чудесным ароматом…
Борман осторожно, по очереди, потыкал в тушки острым длинным стилетом, удовлетворённо крякнул:
— Похоже, всё уже готово! Это, видите ли, уважаемый сеньор Рамос, дикие утки. Сегодня на рассвете они ещё беззаботно жировали в местных прибрежных камышах. Лично застрелил, одним удачным дуплетом…. Пенемюнде, к вашему сведению, это старинные охотничьи угодья: на протяжении нескольких веков немецкие аристократы, включая принцев и принцесс крови, регулярно наезжали в эти края — на утиную охоту. Вы, дон Оскар, уважаете утиную охоту?
— О, да!
— А раз так, то берите это старинное блюдо и сгружайте на него дичь!
Денис осторожно, один за другим, снял прутья с чугунной подставки, с помощью маленькой никелированной кочерги «сгрузил» подрумяненных уток на большое фарфоровое блюдо, украшенное цветными рисунками — на тему утиной охоты, естественно.
— Перемещаемся к столу, перемещаемся! — нетерпеливо скомандовал рейхсканцлер, явственно сглатывая голодную слюну…
«Интересное дело!» — рассуждал про себя Денис, не уставая удивляться сюрреализму происходящего: — «Два опытных русских диверсанта остались наедине с одним из руководителей фашистского Рейха…. Более того, с „тенью“ самого Адольфа Гитлера! Ну, надо же! Может, придушить его, добродушную гниду, да и все дела? Нельзя, к сожалению: сейчас главное — уничтожить лабораторию, где обогащается урановая руда. Ничего, и до этого „дядюшки“ дойдёт очередь. Каждому овощу — своё время…».
Письменный стол уже был покрыт серой льняной скатертью, Третьяков, как и Денис, облачённый в строгий чёрный костюм, расставлял по периметру стола овальные тарелки, высокие бокалы и пузатые стаканчики, раскладывал совершенно обычные вилки и ножи.
— О, дон Оскар! — искренне обрадовался Гарик, водружая по середине стола две бутылки: пузатую чёрную — непрозрачную, покрытую лёгкими изысканными узорами нежно-голубой плесени, и другую — зелёную, высокую, наполненную подозрительной мутно-коричневой жидкостью. — А мы с партайгеноссе Борманом уже вкратце поговорили, обсудили, так сказать, некоторые аспекты нашего общего дела…
— Вот именно, что — вкратце! — мягко перебил Третьякова рейхсканцлер. — Успеем ещё поболтать о насущных делах…. Дон Оскар, разложите, пожалуйста, уточек по тарелкам! Сейчас, господа мои, я вам покажу, как надо правильно разделывать дичь…
И, показал, пользуясь большим острым тесаком и массивной серебряной двузубой вилкой. Ловко это у
