«город сорока тысяч торков» (А. Никитин), другие (например, Н. Баскаков) — как «свободный от налогов», «не платящий налоги», «имеющий грамоту на освобождение от налогов» (tarxan), но в обоих случаях это один из тех городков, которые располагались на русско-половецкой границе и в которых проживало смешанное население — различный беглый люд из Руси, торговцы , проводники в Степь и на Русь, наемные воины, ожидающие «покупателей» на свои услуги, кузнецы, ростовщики, булочники, оружейники, лекари, бродяги, отбившиеся от орды и осевшие здесь половецкие семьи, и многие другие, вынужденные и природные авантюристы. Это о них в своей книге «Червленый Яр» упоминает ученик Л. Гумилева историк и географ Шенников, говоря о создании в XII веке в среднем течении Дона на границе тогдашних Руси и Степи своеобразной ВОЛЬНИЦЫ, не входившей ни в одно из княжеств. Это, по его словам, были многонациональные объединения, создавшие СВОЙ ОСОБЫЙ БЫТ, своеобразные ОБЫЧАИ и КУЛЬТУРУ, и послужившие этнической базой для появления казачества (тюркское слово «казак» как раз и означает ВОЛЬНЫЙ).
На такое же понимание Тьмуторокани наводит и книга А. Гордеева «История казаков» (М., 1992), где он, в частности, пишет следующее: «В начале XI столетия Тмутараканский князь Мстислав, объединив под своей властью Киевское, Черниговское и Переяславское княжества, привел с собой с Кавказа племена черкес и касогов. Присоединив к ним тюркские племена торков и берендеев и поселив их на границах, образовал из них военные поселения для защиты границ от нападения азиатских орд, кочевавших в южно- черноморских степях. Среди этих племен одно называлось «казаки». Поселения эти существовали на границах южно-русских княжеств вплоть до нашествия монгол.»
Понятно, что такие поселения действительно не платили никому никаких налогов, ибо, как «ласковое дитя», они «сосали» сразу двух маток — и Русь, и Степь, находясь в то же время постоянно как бы между молотом и наковальней.
Так можно ли было, адресуясь к одному из таких городков, применить такое определение, как, простите, «болван»? Да уж скорее БАЛОВАНЬ! «Вольник», как сказала о нем Л. Наровчатская, — город- авантюрист, город-баловень, живущий, как говорится, «и нашим, и вашим», но и страдающий при нарушении мира и от тех, и от этих. «Бала» на турецких диалектах — это «дитя», «ребенок», а «вэнь» — «выписанная буква, письмо», что перекликается с той самой «грамотой, освобождающей от налогов», которая содержится и в слове «Тьмуторокань». И вот этот «Тьмутороканьскый балъвань» — КРАЙНЯЯ ЗАПАДНАЯ ТОЧКА в цепи перечисляемых Дивом земель, так что мы теперь можем увидеть выстроенную строго с востока на запад последовательность: Земля Незнаемая Волга — Поморье — Посулье — Сурож — Корсунь — и Тьмутороканьский город-баловань на самой границе Степи с Русью. Нетрудно заметить, что все названные пункты располагаются строго по одной линии, но, вопреки установленной нами ранее схеме, перечислены не от эпицентра к периферии, а совсем наоборот: от переферии — к эпицентру! Ведь мы помним, что происходит в описываемом эпизоде: русичи пересекли границу со Степью и вышли на открытое пространство, где тут же подняли над собой охранный знак, призванный объяснить всем встреченным половцам, что Игорь пришел в Степь не ради войны, а ради свадьбы. Эпицентр здесь — Див, и весь последующий ряд должен откладываться именно ОТ НЕГО, то есть, предупреждая половцев, он должен был «велеть послушати» сначала БЛИЖАЙШЕМУ К СЕБЕ Тьмутороканьскому баловню, а затем Корсуню, Сурожу, и так — С ЗАПАДА НА ВОСТОК — вплоть до самой дальней от него — Земли Незнаемой Волги.
На самом же деле эти местности перечислены в абсолютно противоположном порядке — С ВОСТОКА НА ЗАПАД, что не соответствует ни логике движения Игоревых полков в Степь, ни самому правилу последовательностей. Объяснено это может быть только одним — тем, что Автор, делая ретроспективное описание распространения «крика» Дива, произвел перечисление половецких земель не от того места, где ЭТОТ «КРИК» ПРОЗВУЧАЛ, а от того места, где НАХОДИЛСЯ ОН САМ, УЖЕ РАБОТАЯ НАД ПОЭМОЙ! В этом случае ошибка в логической последовательности легко объясняется тем, что, влагая в уста Дива перечисление половецких территорий, он машинально перечислил их НЕ ПО ХОДУ ПРОДВИЖЕНИЯ ИЗВЕСТИЯ ВГЛУБЬ СТЕПИ, а ОТ СВОЕГО НЫНЕШНЕГО МЕСТА ПРЕБЫВАНИЯ, то есть — от Земли Незнаемой Волги.
Выходит — «Слово» написано не на Руси, а среди половцев?
А почему бы и нет — ведь мы знаем, что во время битвы на Каяле четверо русских князей попали в плен, и знаем, что условия половецкого плена отнюдь не напоминали собой условий нашего недавнего Гулага. Игорь, например, имел возможность выписать себе из Путивля «попа с причтом», а также десять человек свиты, и целыми днями занимался с ними соколиной охотой...
Так кто же из этой четверки мог проговориться и указать в поэме свое местопребывание у половцев — Землю Незнаемую Волгу?
Игорь?
Всеволод?
Святослав?
Владимир?..
По летописи мы знаем, что Игоря пленил Чилбук из Торголове, вежи которого, по данным Сумарукова, располагались на реке Тор, в окрестностях нынешнего города Славянска. Всеволод оказался у Романа Кзича, владения которого находились в междуречье Северского Донца и Оскола, СЕВЕРНЕЕ Изюмского брода. Святослава увел в плен Елдечук из рода Бурчевичей. Вежи этого хана занимали территорию в верхнем течении реки Волчья, то есть прямо К ЮГУ от места битвы. Практически все трое этих пленников находились на одной и той же вертикали, соответствующей Поморью, и только сын Игоря Владимир — далеко на левобережье Северского Донца, во владениях Копти из Улашевичей, километрах в ста ВОСТОЧНЕЕ места битвы, где-то в районе треугольника нынешних городов Лисичанск — Старобельск — Сватово. Именно здесь начинались самые восточные пределы половцев — Земля Незнаемая Волга, с которой Автор «Слова» непроизвольно и начал вложенное в уста Дива перечисление половецких земель — и, как видим, начать именно так не мог НИКТО, КРОМЕ ВЛАДИМИРА.
Потом, когда Кончак, доводя до конца начатое Игорем дело, перевел Владимира в свои вежи и доженил-таки на своей дочери, работа над поэмой продолжалась уже не в Земле Незнаемой Волге, а в районе современного города Славянска, где располагались его кочевья.
Благодаря установлению места написания «Слова», сам собой оказывается разрешенным и вопрос о времени его создания, ибо вести отсчет территории от Земли Незнаемой Волги Владимир Игоревич мог только во время своего пребывания на этой земле в качестве пленника, то есть в интервале от дня пленения 12 мая 1185 года и до того момента, когда его перевел в свои вежи Кончак. Здесь он находился, как минимум, в течение ещё двух лет, пока юная супруга Свобода Кончаковна не родила от него наследника, и только в 1187 (а по другим данным — в 1188 году) возвратился на Русь.
Именно написание «Слова» Владимиром во время пребывания в плену примиряет между собой те взаимоуничтожающие друг друга утверждения исследователей, что оно якобы не могло быть написано ни раньше 1188 года, когда возвратившийся на Русь Владимир Игоревич смог рассказать о диалоге ханов Гзы и Кончака, ни позже 1 октября 1187 года, когда умер Ярослав Осмомысл, к которому Автор обращается ещё как к живому. Ведь это там, на Руси, любому из гипотетических авторов «Слова» нужно было дожидаться возвращения Владимира Игоревича из плена, чтобы узнать о разговоре его тестя с ханом Гзаком, но не ему, тому, кого этот разговор в первую очередь только и касался, ибо в нем решалась его собственная судьба. Он узнал о нем сразу же, как только этот разговор состоялся, причем не только в пересказе, но и в закреплении всего сказанного в нем на практике, ибо после этого он был переведен в вежи Кончака и «опутан красною девицею», то есть ПОВЕНЧАН, для чего, по-видимому, из Руси и был перед этим вытребован «поп с причтом».
«Слово» было создано в 1185 году, считает А. Горский, а в 1188, после возвращения из плена Владимира Игоревича, в него были включены диалог Кончака и Гзака и провозглашение «славы» молодым.
Однако из текста поэмы хорошо видно, что «Слово» ещё ничего не говорит о возвращении самого Владимира, а только провозглашает ему славу, а это значит, что оно было написано все-таки ДО ЕГО ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ПЛЕНА. О собственной же свадьбе, как и о разговоре своего тестя с Гзаком он знал намного раньше, чем кто бы то ни был на Руси. Во всяком случае, задолго до называемого исследователями в качестве рубежного для создания поэмы 1188 года...
