— Ну, чтобы ты понял, возьмем такую простую ситуацию. Группа людей одержима фанатической ненавистью к иностранным рабочим. Нацисты говорят, что во всех бедах виноваты иностранцы.[3] Они якобы отнимают у немцев рабочие места, насилуют немецких женщин и девушек, они в основном пополняют ряды преступников, особенно торговцев наркотиками. Поэтому, считают нацисты, иностранцев надо вышвырнуть вон из страны, чтобы поправить дела, чтобы все было в порядке.
— Мне не раз приходилось читать в газетах, что турки устраивают драки, торгуют гашишем и марихуаной, хотя и среди немцев немало безработных и опустившихся элементов, которые становятся гангстерами. — Я сказал это потому, что аргументы Вилли в чем-то были для меня недостаточно убедительными.
— Конечно, и среди немцев немало всякой дряни. Но представь себе: приехал кто-то из Кёльна и ограбил здесь, в Вуппертале, банк. Разве заорут вуппертальцы: «Долой кёльнцев из нашего города!»?
— Но при чем же тут иностранцы? — Мне показалось, что Вилли старается уйти от ответа.
— А вот при чем, — объяснил он. — Их стали заманивать в ФРГ, когда они были нужны как дешевая рабочая сила. И сегодня без иностранных рабочих наша экономика не может функционировать нормально. Выбросить их из страны можно, только что из этого получится? Возникнут новые трудности. Но ведь к туркам, например, когда их завозили в ФРГ, относились не как к людям, а именно как к дешевой рабочей силе. Никто не думал о том, чтобы позаботиться о решении их жилищных и семейных проблем и так далее. Понятно, что в их положении отчаявшиеся чаще становятся на преступный путь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Представь себе, что ты молодой турецкий рабочий. Семьи у тебя нет. Подружки пока тоже нет. Вдруг ты видишь красивую девчонку. Подходишь к ней, заговариваешь. А она, наслышавшись об этих «ужасных турках», пугается и с криком убегает, но падает. Ты пытаешься помочь ей подняться, в это время появляется ее брат, или отец, или знакомый. На следующий день в шпрингеровской бульварной газетенке «Бильд», которую читают по всей стране, появляется заметка с огромным заголовком: «Молодой турок пытался изнасиловать немецкую девушку».
Тут я подумал: «А ведь Анна тоже иностранка. И кожа у нее с темным оттенком. Значит, и ее хотят выгнать из страны те, кто провозглашает лозунг «Иностранцы — вон!». Нет, Анна должна жить здесь, и Пауло тоже, и Марко, который продает овощи в лавке на углу!»
— Но ведь не только нацисты считают, что иностранцам не место в нашей стране. Многие думают так.
— Я и не говорю, что одни лишь нацисты ненавидят иностранцев. Но многие люди, рассуждающие подобным образом, уподобляются нацистам. Немало таких даже среди социал-демократов.
— В самом деле?
— Да, взять хотя бы моего отца. Он давно в социал-демократической партии Германии, по некоторым вопросам взгляды у него вполне правильные. Например, он решительно против атомного оружия. Но к иностранцам относится как шовинист. Вот такие дела. Понятно тебе?
— Да-да, — пробормотал я. Но мне хотелось подробнее узнать, что Вилли думает о таких людях, как те, с которыми связался я. — Что же делать с теми, кого ты называешь шовинистами? — спросил я.
— Обуздывать их надо, и как следует, — ответил он. — Или ты другого мнения?
— Нет, просто я подумал, что не всех их надо равнять с нацистами, может быть, кое-кто из них просто не понимает, что делает…
— Ничего подобного, — оборвал меня Вилли. — Отлично они все понимают. Или, по-твоему, кто-то участвует в безобразии, кончающемся убийством, не ведая, что творит?
Слова Вилли испугали меня не на шутку.
— А не можешь ты представить себе такую ситуацию, что человека запугали, заставив идти вместе с неонацистами?
— Что ты имеешь в виду? — рассердился Вилли. — Из твоих рассуждений можно сделать вывод, что сам ты выступаешь чуть ли не адвокатом нацистов. Одно я тебе хочу сказать: никакого сочувствия не заслуживают ни сами нацисты, ни те люди, что идут у них на поводу. Вторая мировая война унесла 50 миллионов жизней, я тебе уже говорил. Развязали ее фашисты. И если сегодня кое-кто принимается за прежние фашистские штучки, если забывает уроки прошлого, если отрицает преступления, совершенные когда-то, и пытается повернуть историю вспять, для такого человека нет никаких оправданий! — Вилли встал, сказал «будь здоров» и ушел.
Я знаю, Вилли, ты прав, твои высказывания справедливы. Только какое же место отвел бы ты мне в твоих рассуждениях, если бы знал историю моего грехопадения? Неонацисты просто-напросто сыграли на моей наивности, трусости, разыграли меня и купили по дешевке. А ведь я никакой не нацист!
Да, с самого начала разговора с тобой я знал, что и ты не сможешь мне помочь. Никто теперь не поможет мне…
Анна едет ко мне! Я пригласил ее на рождество к нам домой. Сначала хотел было отметить праздник один, здесь, в Вуппертале. Но ротная компания так надоела, Что такая перспектива показалась мне слишком унылой была идея снять комнату на пару дней. Но мои старики заартачились: раз уж считаешь девушку своей невестой, покажи ее родителям.
Я понимал, что для них знакомство с моей подружкой будет большим сюрпризом. Я же не поставил их в известность, кто она и откуда, и что она не немка, и что цвет кожи у нее не белый. Сообщил им только, что работает она медсестрой и зовут ее Анна.
Я собирался встретить Анну на вокзале в Кёльне и отвезти ее автобусом в Альсвайлер.
Я остановился перед цветочным киоском. Здесь обычно встречаются люди, которые потеряли друг друга в толпе большого города. И по вокзальному радио то и дело передают: «Господин такой-то, вас ждут у цветочного киоска перед входом в вокзал». Каждую субботу я делал здесь пересадку. А сегодня приезжает Анна! Любит ли она меня еще? Судя по письмам, любит. Но письма есть письма. Только вдруг она не приедет? Может испугаться встречи с родителями. Она, кстати, не знает, что я ничего им о ней не рассказал. Черт возьми, а надо было бы! Но теперь уже поздно.
В среду — сокращенный рабочий день, на четверг и пятницу приходится рождество, суббота и воскресенье — выходные. Подумать только — четыре с половиной нерабочих дня! На службу идти только в понедельник. Кстати, надо Анне как-то рассказать о наших с Йоргом делах. Сделаю это после рождества. В следующий раз.
Поезд прибывает на платформу 8а. Еще две минуты, Как отреагируют родители, если я предложу Анне переночевать в моей комнате? Ну наконец-то! Вот и поезд. Вагоны катятся мимо, мимо. Смотрю в окна. Где же Анна?..
Люди выходили из вагонов с чемоданами, коробками, рождественскими подарками. Эх, надо было бы купить букет цветов!
Из дверей вагона мне замахала тонкая девичья рука, Она! Конечно, это Анна!
Перрон был совсем пустой, когда мы пошли к дверям вокзала.
— Папа, позволь представить тебе. Это Анна.
— Негритянка? Э… я хотел сказать, здравствуйте, э… Анна. А что, фамилии у нее нет?
— Анна Манли. Но ты можешь звать ее просто Анна.
— Мать, иди-ка сюда скорей. Фрейлейн… э… Манки[4] пожаловала к нам.
Мать вышла из кухни, вытерла руки о фартук, в удивлении уставилась на Анну. Потом взяла себя в руки, поздоровалась.
Я предупредил Анну заранее, что родители мои люди старомодные, могут встретить ее с известной предубежденностью, но пока вроде все шло нормально. Лучше, чем я предполагал.
Отец быстро понял, что Анна плохо говорит по-немецки, и начал подбирать оставшиеся в памяти крохи английского, приобретенного в плену у американцев.
— Хотите выпить что-нибудь?
Анна улыбнулась. Мой старик ей, кажется, понравился. Выпили по глотку за встречу. Анна пошла в
