– Милорд, вы прощаете всех! Но в том-то и дело, что спокойствие настанет лишь тогда, когда они все умрут! Не только Невиллы, но и те, кому вы обещали прощение, – люди, державшие вас в плену, пока мы сражались: лорд Бонвиль, лорд Бернерс и сэр Томас Кириелл!
– Они не держали меня в плену. Они защищали меня.
Маргарита пропустила слова Генриха мимо ушей и снова повернулась ко мне:
– На этот раз они слишком далеко зашли. Мы уничтожим их всех. Умрут все, кто выступал против нас. А потом мы будем править так же, как прежде.
– Нет, дорогая жена, – встав с кресла, ответил Генрих. – Так не пойдет. Я обещал им прощение. Мы хорошо проводили время, пели песни и смеялись под яблоней…
– Генрих, сядь и помолчи, пока я не отправила тебя в монастырь!
– Мне нравятся монастыри. Там красиво.
Маргарита бросила на мужа гневный взгляд. Он снова опустился в кресло и сидел тихо, что-то бормоча себе под нос. Потом она опять уставилась на меня, показала на полог и велела:
– Уходи!
– Моя королева, боюсь, вы неправильно истолковали мои намерения. Я приехала не для того, чтобы просить об одолжении. Я предлагаю обменять одного ценного человека на другого.
Маргарита запнулась.
– Что ты имеешь в виду?
– Моя государыня, послание, которое я доставила, скажет об этом лучше, чем я… – Я протянула письмо.
Королева кивнула Сомерсету. Я вложила послание в его руку; герцог наклонил голову и стал читать, после чего подошел к Маргарите и опустился перед ней на колени. Его лицо было тревожным.
Сбитая с толку королева нахмурилась и посмотрела на него сверху вниз.
– Моя королева, они взяли в плен моего брата Эдмунда и держат его в Кале. Если вы казните Невилла, Уорик угрожает казнить Эдмунда. Я прошу вас проявить милосердие и даровать прощение Джону Невиллу. Иначе мой брат умрет.
Маргарита застыла на месте; на ее лице были написаны гнев, нежность и страх одновременно. После долгого молчания она сказала:
– Встань, мой верный Генри Сомерсет. Если выяснится, что Эдмунд действительно у них, Джон Невилл не будет казнен вместе с другими.
Я сделала низкий реверанс и вышла. Сомерсет проводил меня. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
– Куда вы теперь? – наконец спросил он.
– Не знаю… Может быть, в Эверсли… или в Бишем.
– Вы не можете ехать одна. Вам понадобится защита. – Он подошел к часовому, что-то пробормотал, и человек быстро ушел. Я слышала, как он звал Урсулу и требовал лошадей.
– Исобел, – негромко промолвил Сомерсет, взяв меня за руку, – перед отъездом я должен вам кое-что сказать.
Я посмотрела на него с удивлением. Он тяжело вздохнул:
– Я ошибался в вас. Меня привлекала не ваша необузданность, а ваша смелость, Исобел, вы – самая смелая женщина из всех, кого я знаю. Я должен извиниться за свое неучтивое – нет, наглое поведение в прошлом. Мне очень жаль.
Происшедшая с ним перемена поразила меня.
– Не знаю, что и сказать… – пробормотала я.
– Скажите, что вы прощаете меня.
Я не могла поверить своим ушам. Но потом поняла, что передо мной стоит человек, знакомый со всеми превратностями войны, и мягко ответила:
– Я прощаю вас.
Сомерсет поцеловал мне руку, странно посмотрел на меня и сказал:
– Храни вас Бог, Исобел.
Часовой привел Урсулу и лошадей. Маленькие Анна и Иззи что-то весело лепетали, но я так и не поняла, чем вызвано их веселье. Потом послышался лай; из темноты выскочил Руфус и начал носиться вокруг меня, сам не свой от радости. Я наклонилась и погладила его. Наверно, во время сражения он убежал в лес и вернулся в лагерь искать Джона. Когда я снова подняла глаза, то увидела свою лошадь, Уильяма Норриса и еще несколько человек.
Сомерсет взял поводья Розы и подсадил меня в седло. Потом передал поводья мне и долго смотрел на меня, не выпуская моей руки.
– Не бойтесь, – наконец вполголоса сказал герцог. – Джон Невилл будет жив и здоров. Даю вам слово. – Он бросил взгляд на Норриса:
– Позаботься о ней как следует! – Потом хлопнул Розу по боку, и лошадь рванулась вперед.
Когда я обернулась, он исчез.
По дороге в Бишем я была вялой. Тело болело от усталости, а душу одолевало отчаяние. Терпит ли Джон холод и голод? Не ранен ли? Выживет ли он? Уильям Норрис был идеальным оруженосцем – вежливым, внимательным, но ненавязчивым; в его поведении не было и намека на какие-то особые чувства. Мы с Урсулой почти не разговаривали, а когда делали это, то тщательно выбирали слова. Смеялись только дети, весело болтавшие с Норрисом и задававшие вопросы всем, даже Руфусу, трусившему рядом. По пути на север мы миновали множество небольших городков; поездка казалась мне такой же трудной, как путешествие ко двору с сестрой Мадлен. Возможно, потому, что и тогда, и теперь у меня болела душа.
Меня успокаивало то, что Джон в безопасности, но все остальное утешения не сулило. Пока мы поднимались на холмы и спускались в луга, передо мной стояло доброе лицо короля Генриха. Бедный Генрих… События последних месяцев сильно повлияли на его рассудок. Простой, тихий, милый человек, ставший королем благодаря шутке Фортуны, он был не правителем, а его бледной тенью, безропотно переходившей из рук врагов в руки друзей и наоборот. Предпочитал милосердие справедливости, но, мягкий и недалекий, не мог настоять на своем, поэтому им командовала жена.
Я крепко стиснула поводья. Полубезумная улыбка на лице Маргариты, ругавшей Йорка, говорила слишком о многом. Я вспоминала красивую и умную молодую женщину, которой была Маргарита в момент нашего знакомства. Маргарита… Это была еще одна жестокая шутка над Англией. Фортуна свела короля- монаха, абсолютно лишенного честолюбия, с гордой, властной и бесконечно амбициозной женщиной, которая защищала свою власть, не останавливаясь ни перед чем. Именно ее стремление к абсолютной власти разорвало Англию надвое, а самое Маргариту превратило в бешеную волчицу, кровавые клыки которой орошала все новая и новая кровь. Случившееся повлияло на ее рассудок так же сильно, как и на рассудок короля, но, в отличие от Генриха, безумие королевы было темным и мрачным.
Думала я и о Сомерсете. Странная печаль пришла и ушла. Он больше не был тем человеком, который напал на меня в коридоре Вестминстера, но я не ломала себе голову, пытаясь понять, что вызвало это изменение. Пример Маргариты убедил меня, что жизнь умеет менять людей.
Возможно, в местном пейзаже была какая-то красота, но я ее не замечала. Мы проехали мимо женщины, завернувшейся в простыню, чтобы защититься от холодного ветра, мимо крестьянина в домотканой одежде, пальцы которого торчали из тряпок, обматывавших ноги. Проехали мимо людей, работавших в поле; их обветренные руки в грубых митенках были испачканы грязью. Проехали мимо нищих, просивших подаяния: одноногих нищих, одноруких нищих, одноглазых нищих, нищих со страшными гноящимися язвами. Войны всегда плодят нищих.
На обед мы остановились в Литл-Кингс-Хилле, в, харчевне на рыночной площади, рядом с церковью и мастерской красильщика, из чанов которого сочилась зловонная вода. Народу, в харчевне было немного. Они с опаской смотрели на моего ланкастерского сопровождающего с эмблемой белого лебедя, символом короля Генриха, и без комментариев делились новостями, которые слышали, Говорили они вполголоса, но я услышала их беседу и пожалела об этом. Сын Маргариты, маленький принц Эдуард, наряженный в, красно- золотой бархатный костюм, председательствовал на суде над Бонвилем, Бернерсом и Кириеллом – лордами, которые во время битвы вызвались остаться с королем Генрихом и стать его телохранителями. Король обещал помиловать их. Но его слово было нарушено. Семилетний принц вынес лордам смертный приговор. И
