побежали в хижину, где приютились все наши, и стали сбивчиво рассказывать профессору Мейеру о своей находке. Мы были очень разочарованы, когда в самом драматическом месте нашего рассказа он снисходительно улыбнулся.
«Вулканы еще и не такие чудеса делают… Поживете — увидите. На какой глубине вы наткнулись на твердую породу? Метра четыре? А валуны в грунте попадались? Мелкие. Ясно, вашему «кафельному» полу немногим более одиннадцати тысяч лет…»
— И вы не возвращались на этот островок? — спросил я.
— Нет, — ответил Широкий. — За тайфуном последовал период ветров, туманов и дождей. Все наши заботы сводились к тому, как бы не опоздать в Москву к началу занятий. На наше счастье, нас подобрал траулер…
— А после вы бывали здесь?
— Да. И очень часто.
— Ну и…
— Я не мог найти островок с крохотным вулканчиком. Я обшарил почти всю Курильскую гряду. Безрезультатно. Может быть, островок просто затонул. Или я его искал не там, где надо… Это очень странная история.
— Почему странная? Разве вы думаете, что профессор Мейер был не прав?
— Нет, почему же… Может быть… Только меня очень смущают эти одиннадцать с лишним тысяч лет…
— Почему?
— Это же начало ледникового периода…
Мы ныряем в океан
«Кежуч», наконец, появился. Ходила крупная зыбь, и потребовалось немало труда, чтобы поставить оба судна борт к борту.
— Мы вам такую штуку привезли, ахнете! — кричал один матрос с «Кежуча». — Подводное такси на две персоны!
К нам на палубу перебрался небольшого роста парень в меховой кожаной куртке и шапке-ушанке. Оглядел нас и сразу подошел к профессору Широкому.
— Вы профессор Широкий? — спросил он, протягивая руку.
— Да. Добрый день.
— Разрешите представиться. Командир батискафа «Ленинград» Орешкин Василий Семенович.
— Очень приятно. Мне уже по радио сообщили, что вы будете работать с нами.
— Вот здесь вам пакет и письмо от товарища Григорьева из обкома партии. И еще одно письмо от директора Института энергетики в Москве.
— О, вы и там были?
— Был. Мне академик Панфилов лично объяснил задачу. Он и еще молодой ученый с бородой…
— Игорь Черемных. Он разве в Москве?
— Да. Он там уточняет кое-какие данные.
— Вот как!
— Над инженерной частью проекта сейчас работают три организации: в Москве, в Ленинграде и в Южно-Сахалинске. Когда начнем нырять?
Этот Орешкин был удивительно подвижен, и каждое его движение было уверенным и сильным. А лицо самое обычное, немного веснушчатое. Но он сразу показался мне незаурядным человеком.
— У меня есть личная заинтересованность! — улыбнулся Орешкии. — Испытать машину.
— Разве ее не испытывали?
— Конечно, испытывали. Но на Балтике. Не та глубина!
— Ну, чего-чего, а глубины здесь достаточно. Пойдемте в каюту.
Мы пошли за профессором, а Орешкин, немного от него отстав, обернулся:
— Ребята, кто тут из вас Виталий Сушков?
— Я.
— Вам тоже письмо. Из Южно-Сахалинска.
Это было письмо от Майи. Она писала, что ей теперь понятно, как чувствуют себя девушки, друзья которых в море… Она очень сочувствует женам рыбаков… Как узнать, думает или не думает о тебе человек, находящийся за тридевять земель? Она решила вместе с группой лыжников из «Алых парусов» вскоре отправиться на Курильские острова. «Я не надеюсь, что мы встретимся, но если мысли преодолевают расстояния, то, наверное, это им сделать легче, когда дистанция короче…» Дальше она писала о том, что занятия в вулканологическом кружке проходят успешно. «Между прочим, каменных львов возле музея совсем завалило снегом. Два дня тому назад они еще были видны, а сегодня — нет…»
Я спрятал письмо и, взволнованный, вбежал в каюту. Широкий посмотрел на меня осуждающе. Ему не нравилось, когда кто-нибудь опаздывал. Я растерялся, а Василий Орешкин ободряюще мне подмигнул.
— Пока вас не было, — сказал профессор, — я рассказывал о результатах нашей работы. Показал им, в каком месте ствол вулкана упирается в океанское дно. Однако это, так сказать, плоская проекция сложной картины. Камчатско-Сахалинская впадина характеризуется очень крутым, почти отвесным спуском. Семьсот метров толщины базальта — цифра не очень убедительная. Мне думается, что есть место, где его слой тоньше.
— Почему вы так думаете? — спросил Орешкин.
— Смотрите на разрез. «Олег» прошел вот по этим местам. Эхограммы он строил по подводным взрывам. Расшифровать отраженные от дна звуковые волны чрезвычайно трудно, особенно когда дно имеет сложный рельеф. Именно так обстоит дело в Тускароре. Однако логика нашего разреза показывает, что поддонный канал пытается вырваться в океан. Где-то в глубине он отделен от океана тонким слоем породы. — Как мы найдем это место?
— Батискаф будет медленно опускаться вниз, а вы в это время будете непрерывно записывать звучание вулкана на частоте двести тысяч герц. Нужно найти место, где интенсивность звука окажется максимальной.
— Кто будет непрерывно записывать? — поднявшись, спросил Бикфорд.
Широкий посмотрел на него немного насмешливо.
— Не вы, а Виталий Сушков.
Сердце у меня сжалось от волнения.
— Товарищ профессор… — недовольным голосом начал Бикфорд.
— Вы не подойдете, просто потому, что вы очень длинный.
Это сказал Орешкин. Бикфорд угрюмо поднялся и чуть не ударился головой о потолок.
— Вот видите.
— Глупо быть жирафой в век микроминиатюризации…
Батискаф «Ленинград» вызвал всеобщее восхищение. На борту «Кежуча» он казался изящной игрушкой. Четыре складных винта над стальным сигарообразным снарядом придавали ему вид фантастического существа. В корпусе снаряда два широких сектора были сделаны из толстого кристально прозрачного стекла. Когда в кабину забрался Орешкин, его можно было видеть почти во весь рост. Он повернул там какую-то ручку, и из четырех глазков над каждым иллюминатором вырвались пучки ослепительного света.
— А зачем ему винты? — спросил один матрос.
— Для быстрого и устойчивого погружения и всплытия. В воде эта машина ведет себя, как вертолет в воздухе.
Я занял свое место в батискафе.
Немножко страшно мне стало только тогда, когда Орешкин задраил второй люк и сделал знак начать спуск. Подъемник зацепил снаряд за кольцо и приподнял над палубой. Бикфорд помахал мне рукой.
