Она страшно покраснела.
- Ничего подобного, - и таинственным шепотом: - А кто тебе сказал?
- Зоя Васильевна сказала.
- Ну, я ей ничего больше не буду доверять.
- Почему же ты на меня перестала 'надеяться'?
- А ты почему не пишешь ничего?
- А откуда ты знаешь, что я не пишу? Может быть, я пишу роман.
- Рассказывай!.. Где ж он?
- Чудачка! Роман надо писать год-два. О Магнитогорске я писал полтора года. Подожди, напишу.
- И мы будем читать?
- Будете читать.
- Только ты смотри, про меня чего-нибудь такого не напиши.
- Обязательно напишу.
- Что ж ты напишешь?
- Что ты малохольная.
- Ну!.. - воскликнула она, покраснев, и хлопнула меня осторожно по плечу своей мужской по величине, но вялой рукой. - Сам ты малохольный!
Если она что-нибудь хочет сказать, она никогда не говорит прямо, а всегда конфиденциально.
Таинственно тащит за руку, подталкивает костлявым потным плечом в соседнюю комнату, в коридор, в закоулок, если на дворе, то за дом, за скирду; отводит от других, таинственно шепчет:
- Иди, я тебе что-то скажу... Тебе нравится агиткомбайн?
- Нравится.
Она тяжело вздыхает.
- Нет, это верно, что тебе нравится?
- Верно.
- А почему он тебе именно нравится?
- Потому что он хороший.
Она долго смотрит в глаза, потом застенчиво фыркает, стукает по плечу и говорит:
- А ну тебя совсем! От тебя никакого толку не добьешься. Я уж на тебя не надеюсь.
Все же агиткомбайн у нее вышел 'на ять'. Весь в картинках, в портретах, в флажках, он в срок выехал в поле.
Она отправилась на нем, сидя рядом с кучером, как хозяйка бродячего цирка.
Потом в Днепропетровске она выхлопотала какую-то капеллу из одиннадцати человек.
- Приедут артисты, - торжественно заявила она и прибавила: - Тут у нас и писатель, тут у нас и фотограф, тут у нас и артисты, тут у нас скоро будет и легковой автомобиль. 'Дела идут, контора пишет...'
Только что влетел взволнованный Марковский, секретарь ячейки МТС.
В линялой розовой майке, он похож на уличного акробата. Черный, носатый, остряк, жлоб.
- Костина нет?
- Нет.
- Тьфу, черт! Костина нет! Розанова нет! Гавриленко нет! Вот в чем дело. Там комбайн косит, так в полове вылетает половина зерна. Прямо преступление! И вот такие куски оставляют нескошенными. Прямо уголовное преступление! Ну, я побегу!..
Еле переводя дух и вытирая коричневой рукой лоб, исчез.
Как в люк провалился.
В 'Шевченко', между прочим, с двух га вчера намолотили пятьдесят центнеров ячменя. Сто пятьдесят пудов с га.
Вот это урожай!
С актерами невероятная возня.
Соня Бузулук совершенно обезумела.
Она их вызвала, они приехали; теперь их надо расселить, кормить, возить, нянчиться с ними.
Она совсем потеряла голову. Она, идеально бескорыстная, столкнулась со странствующей богемой.
Картинка!
Они ходят по МТС, разыскивают еду, просят хлеба, масла, требуют молока.
- Слушай, иди сюда...
Она заводит меня за угол дома и таинственно, отчаянно шепчет:
- Что мне с ними делать?
- С кем?
- С этими самыми... с этой капеллой, чтоб она провалилась!..
Но сама сияет.
- А что такое?
- Невыдержанная публика. Совершенно безыдейные настроения...
- А что такое?
- Все время кушать требуют.
- А ты как думала?
- Вот чудак! Я их вчера кормила, позавчера они тоже так здорово нажрались... А сегодня, представь, чуть утро - требуют кушать! Я так думаю: вчера подкормились, сегодня могут подождать. Окончательно разложившаяся публика. Но я их перестрою. Ты увидишь, я их перестрою.
На территории МТС появились артисты.
Шел руководитель, пожилой вкрадчивый 'арап' в стального цвета толстовке и тюбетейке.
Он шел, как кот, к кладовой с запиской в руке. Вероятно, что-нибудь получать.
Шел скрипач с футляром.
Парочками гуляли девушки, так резко бросающиеся в глаза на фоне местного народа. Явно - приезжие.
На другой день Соня Бузулук увезла их в поле.
Они были долго в отсутствии. Соня Бузулук держит их в таборе и, как слышно, перевоспитывает.
Как-то она появилась на час.
Отвела в сторону, загородила от остальных и жарко зашептала:
- Понемножечку перевоспитываю. Во-первых, отменила костюмы. Зачем им в этих пестрых костюмах выступать? Пускай так, как есть, выступают. Во-вторых, переделала их репертуар. А то они вчера как начали спевать полтавскую старинную песню, так, представь себе, все бабы начали плакать. Те поют, а эти ревут. Те поют, а эти разливаются. Ну, я это прекратила. Мне надо что-нибудь бодрое, заряжающее - одним словом, на все сто. Правильно?
Я засмеялся.
- А ну тебя! - закричала она, махнула на меня рукой, как на окончательно погибшего, и исчезла.
Поездка с фотографом в бригады 'Першого травня', 'Маяка'.
В третьей бригаде 'Першого травня', в таборе, нашли Соню Бузулук с ее фургоном.
Я издали заметил в толпе ее платье и флажки фургона.
Когда мы подъехали, возле агиткомбайна на лужке сидели широким кругом колхозники, преимущественно женщины.
Артисты стояли, готовые к выступлению.
Бузулук села, подобрав ноги, посредине, в пыльную траву, и стала говорить. Она говорила очень спокойно, вразумительно, популярно и медленно. Я не ожидал. Ее очень внимательно, сочувственно выслушали. Она, очевидно, действительно неплохой массовый организатор.
Потом - капелла.
Сначала спели хором какую-то вещь Гречанинова, потом - из современных, потом две девушки плясали русскую под хор и скрипку.
Скрипка звучала под открытым небом совсем слабо.
