Сидя на спине коня, Володя тихонечко покачивался из стороны в сторону в такт своим невеселым и непривычным мыслям: «Почему ты не сказала мне первому, мама моя дорогая? Я бы все понял. Я бы не стал удерживать тебя. Знаешь, как мне обидно; все знают — и дядя, и Тая, и, наверное, Еления знает. И даже Ваське все расскажут. А мне ты не сказала, не посоветовалась со мной. Ты хочешь уйти потихоньку, как будто мы играем в прятки, уйти, пока я стою, закрыв глаза, и считаю: „Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать“. Открыл глаза и… никого нет! Ты так хочешь уехать? Даже сердце замирает от обиды. Значит, ты мне не веришь? Как же нам теперь быть?»
Когда мама пришла, Володя стоял у окна и смотрел на улицу сквозь синие просветы между белыми морозными папоротниками на стекле.
У нее всегда не хватало времени, и она всегда все делала как-то на ходу. По дороге с работы она забегала в магазины, покупала все, что надо, и только дома немного успокаивалась.
— Володя! — позвала она, кладя сумку на сундук. — Ты где?
Не дождавшись ответа, она быстро вошла в спальню, на ходу снимая свое нарядное темно- вишневое пальто, которое Володя очень любил за то, что мама в нем казалась ему особенно красивой.
— Ты что насупился?
Бросив на комод свою пушистую шапку и красные варежки, она теплыми губами поцеловала его лоб и щеку. Нет, температуры не было. Тогда начались поиски причин внешних.
— Какие отметки?
— Две четверки.
Повесила пальто, убрала шапку и рукавички.
— Ну, что ты надулся? Обидел кто-нибудь?
И она еще спрашивает!
— Никто.
Глядя в зеркало, она сняла прозрачную розовую блузку. Ее смуглые плечи блеснули, как два тугих мячика.
— С кем поссорился?
На этот вопрос Володя ничего не ответил, а она, расчесывая короткие волосы, задумчиво разглядывала в зеркале свое румяное от мороза лицо. Все было так же, как всегда, но во всем, что она делала и говорила, появилось что-то новое, еще непонятное Володе.
— Ну, что ты молчишь?
Тогда он сам спросил:
— Ты скоро уедешь?
— Еще не знаю, — ответила мама, не отрывая от зеркала задумчивого взгляда.
— Ты-то все знаешь, — вздохнул Володя.
— Еще не решено. Еще, может быть, кого другого пошлют.
— А все знают. Даже Васька. А я, как самый чужой: ничего не знаю…
Мама засмеялась:
— Ну, заплакал. Достань-ка мои туфлишки, что-то я устала сегодня.
Пока Володя искал под кроватью мамины домашние туфли, она надела старый фланелевый халат и, закалывая его булавкой (пуговицу-то некогда пришить), сказала:
— А ты не всему верь, что услышишь. Еще не решено посылать меня на эти курсы или не посылать. Охотников-то много. А ты уж и расстроился. А я считала, ты большой, без меня немножко поживешь…
— Другим-то сказала…
— Да никому я не говорила. С теткой посоветовалась, как тебя оставить. Должна же я выяснить.
— А со мной, значит, и посоветоваться нельзя.
— Ну, заворчал! Когда все решится определенно, будь спокоен, самому первому тебе скажу. Иди-ка лучше включи плитку да накрывай на стол. И давай мы с тобой договоримся: ты мне дашь слово, что все будет хорошо. А как вернусь, мы с тобой купим велосипед.
— Велосипед надо купить сейчас, к весне все расхватают.
— Хорошо, приеду и купим.
Володя включил плитку, поставил на стол две тарелки. Мама принесла борщ. Обед им варила Александра Яновна. Мама все приготовляла с вечера, а утром тетка варила в своей огромной печке, без которой она не представляла себе жизнь. Никаких керосинок, а тем более электроплиток, она и знать не хотела.
— Не торопись, — предупредила мама, — борщ — огневка.
А сама ела торопливо, по-ребячьи вытягивая губы, чтобы не обжечься, и все равно обжигалась.
ЛЮБОВЬ — ЭТО ЧТО?
Теперь уже все решено: мама едет в Москву. Она так и сказала, на секунду остановившись у порога:
— Решение вынесено: еду я!
Сказав, она засмеялась, подошла к столу, на ходу сняла свою пушистую шапку и вдруг заплакала.
— И ничего тут с тобой не случится, — начала она убеждать сына, хотя он еще ни слова не успел сказать. — Александра Яновна тут за тобой присмотрит. Да ты и сам не маленький. И Ваоныч будет посматривать…
Она спрятала лицо в пушистый мех, стараясь незаметно смахнуть слезы. Но Володя все увидел.
— Конечно, — сказал он и ушел в спальню.
В самом деле, зачем его уговаривать, не маленький.
И вот начались сборы. Мама перестирала и перечинила Володино белье, сложила его отдельно, чтобы Володя сам мог взять все, что ему понадобится.
И он привык к мысли, что мама уедет, и ему это теперь не казалось таким уж непереносимым горем, как показалось вначале, когда он только что узнал об этом. Ничего особенного тут нет.
Как-то возвращаясь домой из школы, Володя говорил Венке Сороченко:
— Ты ко мне теперь заходи в любое время. Сам себе хозяин. Что захочу, то и буду делать.
Венка недоверчиво посмотрел на товарища:
— А дядька? Он тебя, знаешь, как прижмет!
— Говорю тебе: я — хозяин!
— Над всем домом?
— Над всем, — сказал Володя, но, вспомнив Елению, не так уж уверенно поправился: — Почти над всем. Ваоныча я уважаю.
— Это само собой, — согласился Венка. — А дядьке не поддавайся. В случае чего поддержим.
— Скажешь тоже! Да кто его боится-то?
Еще не уехала мама, а Володя уже чувствовал себя самостоятельным, солидным человеком. Он не торопился, как прежде, домой, шел не спеша. Они с Венкой прочитали все афиши, изучили все фотографии, все обсудили, не торопясь, основательно. Одна афиша привлекла их внимание. Красивая девушка в красном платье, название — «Возраст любви», внизу черной краской: «Дети до 16-ти лет не допуск.» Это уж обязательно, если про любовь, то ребятам нельзя.
— Наплевать, — равнодушно сказал Венка и отвернулся.
И Володя, тоже отвернувшись, согласился:
— Конечно.
— А про что, как думаешь?
— Известно, про любовь.
— А почему нам нельзя?
