— У всех у вас есть тети. Твоя-то где живет?
— В верховьях Муррея, сэр. В Новом Южном Уэльсе. Там не холодно.
— Напрасно ты так думаешь, мальчик. Там, на равнине, вдали от побережья, в это время года небеса как хрусталь и морозы — ты таких в жизни не видывал, у людей носы отмерзают. И за восемь пенсов ты так далеко не уедешь. Даже если покупать билет у меня, — добавил он вполголоса. — Как фамилия твоей тети? Ручаюсь, что не знаешь. Нет, мальчик, Муррей — это не дело. Чересчур далеко. Мало ли что может стрястись по дороге. Там сейчас жизнь тяжелая. На многие, многие мили ни живой души. Все пошло прахом. Все разорены. Ты там кончишь тем, что свалишься замертво в канаву у заброшенной дороги, если, конечно, не научишься питаться семенами, стеблями да корешками, да я что-то не слышал, чтобы у белых детей хватало сообразительности прожить на подножном корму. Вот что мы сделаем. Оставь свои восемь пенсов при себе и подольше с ними не расставайся. Встретимся с тобой у конца платформы, когда подойдет поезд.
— А билет?
— Не будь дурачком, а то я могу и передумать. Если хочешь выжить, соображать надо быстро. Иначе, посадив тебя на этот поезд, я только окажу тебе дурную услугу.
Сэм ехал в багажном вагоне вместе с кондуктором, сидя на клетке с трехмесячными цыплятами.
— Ох уж этот Мо и его найденыши, — ворчал кондуктор, то свистя в свисток, то размахивая флагом, то захлопывая дверь. — Хоть бы раз взял с них деньги за проезд. Прямо хоть не останавливайся на этой станции. Видно, придется пустить экспресс до Танстолла. Послушай, парень, зовут-то тебя как?
— Боб.
— Так вот что, Боб. Если кто станет спрашивать, так это твои куры, понял? Ты их сопровождаешь. Потому что они особой породы. Им одним нельзя, как бы не заскучали.
— Какой такой особой породы?
— Твои куры, тебе лучше знать. Что ты меня-то спрашиваешь? Ну, а появится контролер, сходи с поезда, ясно? Не то нам с тобой обоим нагорит. Я тебя тогда предупрежу. Я их узнаю. Ну, и тогда уж сразу давай деру. Понятно?
— Да, сэр.
— Захочешь чая, налей себе из моего термоса. Только зря не расплескивай. Чай не для того, чтобы его расплескивать. Налил и сразу выпей. Уж этот Мо и его безбилетники! Дождется он, выгонят его. Проснется утром, а работы-то и нет.
— Он, по-моему, хороший человек. И вы тоже.
— В Правлении железной дороги едва ли с тобой согласятся.
Сэм сидел на клетке с цыплятами, хотя мог бы сидеть и на скамье, и внутри у него было хорошо, тепло и неопределенно. Он был доволен. Никакие глубокие чувства его в этот момент не волновали. Он просто сидел и чуть улыбался, отдыхая от ударов судьбы, которые вроде бы перестали на него сыпаться.
Его настроение по-прежнему слегка омрачало воспоминание о взрослой Роз, об этой женщине. Но кондуктор-то о ней не знал. И никто не знал. И о газетах тоже никто не знал, об этих газетах, разбросанных по дороге. И о двух шиллингах шести пенсах. И о том, что он решил не возвращаться домой. И никто не узнает, если он сам не проболтается. Кондуктор, правда, внимательно посматривал на Сэма, но он никому ничего не скажет, потому что сам нарушил правила. И билетер в железнодорожной кассе тоже нарушил, и взрослая Роз. Никто ничего не узнает, если только Сэм будет помалкивать. Правда, Сэму это нелегко. Очень даже нелегко. Про Сэма всегда все становилось известно от него же самого. Про других-то нет, а про себя он обязательно все выбалтывал. Но сегодня он будет молчать.
— Откуда у тебя все эти синяки? — спросил кондуктор.
Но Сэм не слышал и только понуро покачал отяжелевшей головой, чтобы к нему не приставали. Контролеров не было, женщин с младенцами в колясках тоже, и никто не интересовался, что он здесь делает. Колеса под багажным вагоном лязгали и стучали, отсчитывая мили. Ему было хорошо. Никаких сложностей.
За опущенными веками Сэм ощущал ритмичное биение. Словно детская колыбель, качаясь, постукивает по полу.
Чей это малыш лежит в колыбели? В деревянной колыбели, легонько покачивающейся на деревянном полу?
Он заглянул туда — вылитый Сэм.
Ну честное слово!
— Хорошенький малыш, правда?
— Он очень красивый, — сказал Сэм. — Никогда еще не было на свете такого славного малыша.
— Был. Ты.
— Да тебя-то тогда поблизости не было. Откуда ты знаешь?
— А вот и знаю. Я все-все про тебя знаю, Сэм Клеменс.
— Дорогая, я не могу поверить, что он наш.
— Уж ты поверь, — сказала она. — Лучше поверь.
Ее голова прислонилась к его синему форменному кителю. Щека была на уровне крылышек. Когда в тебе шесть футов и два дюйма, чуть не весь мир оказывается внизу, даже она. Она тронула его за рукав:
— Смотри, Сэм, будь осторожнее с этими вашими ужасными самолетами.
Он придвинулся ближе, но ничего не ответил.
— Не только ради меня, Сэм. Теперь ты должен жить еще и для него. Сэм, пожалуйста, но строй из себя героя.
— Это разве на меня похоже, родная?
— По-моему, да. Как мы будем тут жить, когда ты уплывешь от нас на пароходе? Останемся, как будто нас пополам расщепили. Половинка здесь, а половинка уедет. Возвращайся, Сэм. Возвращайся, Сэм!
— Просыпайся же, Боб! Встряхнись. Ты меня слышишь? — говорил кондуктор.
Сэм слышал.
— Через минуту прибываем. Долина Папоротников. Дальше поезд не идет. Как остановимся, иди сразу в уборную. Побудь там, пока все не успокоится и люди не разойдутся. Понял?
— Да, сэр.
— И смотри не выдай меня, если начнут спрашивать. Никому не говори, что ехал без билета. И про старину Мо не проболтайся. Он вам, ребятишкам, старается помочь, чем может.
— Я не проболтаюсь, сэр. Честное слово, не проболтаюсь.
— Только не забудь, Боб… Неспокойно мне за тебя.
— Да всё в порядке, сэр.
— Здесь очень холодно. Эта одежонка на тебе — сквозь нее горох просыплется. С утра здесь снег шел. Смотри будь осторожен. Зря не выходи. Не замерзни. Узковат ты в груди, паренек. Что мама-то твоя говорит?
Сэм вздохнул и посмотрел в сторону.
— Не одобряет? И я не одобряю. Послушай, Боб, я отвезу тебя назад. Лучше пойду на этот риск, чем оставлю тебя здесь одного.
Губы у Сэма сжались в прямую линию:
— Я не хочу возвращаться.
— Я тебя честно предупреждаю: если услышу, что разыскивается мальчик и ты подойдешь под описание, я им скажу. Мне-то что, мне от этого пользы не будет, но тебе, сынок; может быть большая польза. Я не скажу, что ты ехал бесплатно в багажном вагоне, а скажу, что видел, как ты сошел с поезда на этой станции.
— Но это нечестно.
— Нет, честно. Честнее быть не может. Возьми-ка вот два пенса. Купишь себе билет на узкоколейку. И уж там сойдешь, где сам решишь. Эти поезда так медленно идут в гору, что хоть цветочки рви из окна. Но
