— Ага. Вкусно было. Очень вкусно. Ты здорово умеешь готовить.
— Умею немного. Но самой мне, бывает, в горло не идет. Тушенка, тушенка, тушенка. Никакой фантазии. Одна дурацкая тушенка. Ну, полезай наверх — я передам тебе одеяла.
— Уже?
— А ты что, хотел их внизу оставить? Если тебе потом лезть с ними в темноте, ты непременно полетишь и еще себе шею сломаешь. Тут-то нам и конец придет.
— Неужели?
— Может, ты рассчитываешь, что папа не услышит, как ты сверзишься? Да у него уши как у слона. Он ими хлопает. А спит он вон за той стенкой. Так что смотри не вздумай храпеть и скрежетать зубами.
— М-да, — сказал Сэм, — может, мне безопаснее уйти прямо сейчас?
— Ну, уж это твое дело решать.
Но ему сейчас уходить вовсе не хотелось. На ночь глядя. Да еще когда Мэри рядом. Чувствовать ее так близко было удивительно: какая она, ни на кого и ни на что не похожая. Вот тебе и приключение, почище путешествия в чужую страну. Поэтому он вскарабкался по лестнице, протянул вниз руки и поднял три одеяла, желтых, мохнатых, в брызгах дождя. А вслед за ним по лестнице поднялась и Мэри. Еще того интереснее. Факт. Он вроде и ждал этого, а теперь вдруг засомневался.
— Я тебе помогу устроиться, — сказала она. — Чтобы было уютно, тепло и снизу не видно. Я в скаутском отряде для девочек состою, умею устраивать привал. А ты состоишь в скаутах?
— Я в газетчиках состою, — ответил Сэм. — Некогда мне было в скаутов играть.
Она села на антресоль, свесив ноги. В свете, падавшем от двери, ему был виден ее профиль, весь профиль — и лицо, и фигура. Славная она. Про постель она словно бы забыла, и ладно.
— Двадцать пять минут девятого, — сказала она.
— Да?
— У нас осталось времени час и пять минут. Если он не даст тебе работы, мы, может, больше не увидимся.
— Наверно.
— Тут по соседству и ребят почти нет. На милю — двое. Да и те никудышные. Меня от этих мальчишек просто тошнит, от всех до единого. Сколько я их знаю, они все никудышнее и никудышнее становятся.
— Ага. Я понимаю.
— Понимаешь?
— У нас на Уикем-стрит то же самое. Такие девчонки, ну кому они нужны? Ужасные. Через десять лет, ручаюсь, они откроют на нашей улице клуб старых дев, и Роз будет в нем председательницей.
— Кто это Роз?
— Одна никудышная девчонка, — сказал Сэм.
— А здесь тоже откроют клуб зануд и лоботрясов. Фу! Я их просто не выношу, особенно Сида Каллена.
— А чем он так уж плох?
— Да пристает все время. Покою от него нет. Я его не перевариваю. А вот ты, я не знаю, может, и ничего.
Сэм на это ничего не сказал. Что на это ответишь? Вроде бы и так, без ответа, хорошо.
— А кем ты собираешься быть, когда вырастешь, Сэм?
— Пилотом.
— Это кто?
— Да летчик, на аэроплане.
— То есть в небе летать?
— Ага. И совершу беспосадочный перелет через полюса.
— Ну да уж.
— Совершу.
Удивительно было смотреть, как она говорит, какие у нее ужимки, какая она вся девчонская. У него от нее дух захватывало. Он еще никогда так близко не рассматривал девочек. Сидит против света, вся такая плавная, затененная, знает, что он на нее смотрит, и позирует ему, а у него от этого кровь так и стучит.
— А ты кем хочешь быть, Мэри?
— Неважно, кем хочу. Я здесь так и застряну. Папа говорит, что оставит мне лавку в наследство. Представляешь? Можно подумать, что он мне завещает английский королевский престол. Я, наверное, должна кричать «ура!». А по мне, лучше бы он кому-нибудь другому ее оставил.
— Кому?
— Да кому угодно. Только бы не мне. Я бы хотела поехать в Германию.
— Это еще зачем?
— Хочу посмотреть замки на Рейне.
— Ну, на это немного времени уйдет.
— На перелет через полюса у тебя тоже много времени не уйдет.
— Это другое дело.
— Чем другое?
— Этого еще никогда никто не делал.
— Ну и что? Я тоже еще никогда не была на Рейне. Важно, чего сам человек еще не испытал.
Это была правда, и Сэм нахмурил брови и на минуту задумался. Но почему ей так хочется посмотреть замки? Кому бы еще в голову такое пришло?
— Ну и ну, — сказал он. — Я о них и не думал никогда в жизни.
— А по-моему, в замках больше смысла, чем в полюсах. На полюсах холодно. Ты там в ледышку превратишься. Тут тебе от крыши холодно, а хочешь на полюс! Дурак ты, что ли?
Ему, конечно, нравилось, как она выглядит, но главное было не это, а какая она, кто она, то внутреннее, что было в ней, что придавало особенный распев ее разговору и зажигало искры в ее глазах, заметные даже в темноте.
— А меня возьмешь с собой, — спросила она, — в своем аэроплане?
— На Рейн?
— На полюса!
— Зачем тебе туда?
— А тебе зачем туда?
Об этом Сэм тоже на минуту задумался. Но ведь если человек решил совершить перелет через полюса, для этого как будто бы не требовалось никаких резонов.
— Нет, тебе со мной нельзя, — подумав, сказал он. — Я должен совершить этот перелет сам.
— Один-одинешенек?
— Ага. Иначе не стоит и пробовать.
— Тут что-то не так, — задумчиво сказала она. — Не знаю точно, но тут какая-то ошибка.
— А по-моему, нет.
— Но ведь тебе будет скучно. Одиноко.
— Так и должно быть. В этом весь смысл.
— Бессмыслица, правильнее сказать.
Она медленно качала головой, видно было, что ей это все не нравится.
— Разве не лучше было бы, чтоб я была с тобой? Ты бы мог со мной поговорить. Я могла бы тебя обнять, согреть. Ну, разве не лучше было бы вместе? Вместе все увидеть? Поделить на двоих?
Она говорила всерьез. Не шутила, не дразнилась. А он держал ее руку. Они сидели бок о бок и держались за руки. И он тоже свесил ноги, как она, и болтал ими туда-сюда. А сам держал ее за руку. Вот это да.
— Сэм.
— Угу.
— Жалко, что ты не хочешь со мной поделиться. Ты мне нравишься.
— Ты мне тоже нравишься, Мэри.
— Еще осталось много времени, Сэм. Может быть, ты еще передумаешь, когда у тебя будет
