вполголоса обсуждали свое положение, то с нетерпением поглядывали в направлении кабины, то со страхом в иллюминаторы. Наконец в дверном проеме появился плотного телосложения мужчина в летной форме, а за ним вышел и подполковник, вдвоем они пробирались по узкому проходу между кресел к середине фюзеляжа, где находился основной люк. Неуклюже продвигаясь вперед и успокаивая присутствующих, командир приподнимал руки и монотонно гудел сквозь густые усы:
– Прошу вас, сохраняйте спокойствие и оставайтесь на своих местах! Мы делаем все, что от нас зависит. Сейчас этот… товарищ, – он указал толстой рукой с растопыренными пальцами на подполковника, – выйдет наружу и попытается выяснить, что им надо.
«Ага, так прямо все и выясню, – со злостью подумал про себя Загорский. – Хорошо, если просто еще раз услышу чушь про нарушение законов, суверенитета и воздушного пространства и остальные «непростительные» деяния. А ведь могут без лишних слов попытаться вломиться в открытый люк».
Проходя мимо своей жены, подполковник остановился и, взяв ее за руку, произнес:
– Не волнуйся, Лариса, все будет хорошо.
– Надеюсь. Береги себя. А где твой кейс? – ее глаза округлились от удивления.
– Я его спрятал, – шепнул подполковник.
Подойдя к уже ожидавшему возле открытого проема командиру экипажа, военный слегка нагнулся, выглянул наружу.
– Вы уж там… поосторожнее, – напутствовал командир, разворачивая аварийный надувной трап, – мало ли, что у них там на уме.
«Какая на хрен разница, осторожно, неосторожно. Свои условия мы диктовать не можем. Они и так сделают все, что пожелают», – подумал Загорский, но вслух ответил:
– Спасибо, постараюсь.
И, не оглядываясь, скользнул вниз по трапу. После полумрака самолета в глаза резко ударил солнечный свет. Подполковник зажмурился и чуть не пропустил момент, когда его ноги ударились о надувной валик. Он отвернул лицо в сторону от солнца. К нему уже приближались два боевика. Подполковник выбрался на бетон, руки держал чуть приподнятыми, показывая, что оружия у него нет. Подойдя к нему вплотную, один из афганцев сразу же сноровисто проверил карманы, прощупал обе штанины и, не найдя ничего опасного, кивнул напарнику. Тот стоял в сторонке и жевал какую-то зеленую гадость, постоянно сплевывая себе под ноги. Обменявшись с товарищем парой слов, он повел стволом автомата, показывая чужеземцу, чтобы тот шагал вперед, и для большей ясности немного подтолкнул в спину.
Стоявший метрах в сорока от них Омар разглядывал парламентера, едва заметно улыбаясь.
– Ну вот видишь. А ты боялся, что никто не выйдет, – сказал он, не поворачиваясь к находившемуся за спиной Мустафе. – Теперь незачем и люк взрывать.
Одноглазый Мустафа, изучавший затылок своего хозяина, в ответ лишь неопределенно хмыкнул.
– Распорядись, пусть человек пятнадцать подтягиваются к самолету и ждут, – продолжал Омар, – только аккуратно.
Мустафа глухо прорычал в рацию. Через несколько секунд десятка полтора боевиков уже трусцой бежали к трапу. К этому времени к Омару подвели подполковника. Полевой командир, презрительно осклабившись, протянул по-русски:
– Ну, что скажешь, шурави? Попались? – Омар задорно рассмеялся.
«Вот сволочь!» – мысленно выругался военный.
«Шурави» во время советско-афганской войны называли всех, кто прибывал из Союза. Этим словом полевой командир сразу же дал понять, что на этой земле ничего не забыто из недавнего прошлого. И даже невиновным придется отвечать за чужие грехи. Все русские сейчас для него – «шурави».
«Вмазать бы по наглой морде, чтоб не радовался», – подполковник Загорский и вмазал бы, будь он один, не белей за его спиной лайнер с пассажирами.
От нахлынувшего желания даже напряглись мышцы на руках. Но выкинуть такое в данный момент было бы равносильно самоубийству, подполковник слишком ясно это себе представлял. Поэтому, надев маску слегка растерянного безразличия, заговорил:
– Пожалуйста, объясните, что это все значит? Чего вы от нас хотите? В самолете мирные гражданские. Наш самолет совершил вынужденную посадку из-за поломки. Сегодняшняя Россия не воевала с талибаном. Пассажиры и пилоты ни в чем не…
– Виновны… невиновны… – перебил Омар, слушавший русского военного со скукой. – Разберемся сами. Эта территория полностью контролируется моим отрядом. Ни американцы, ни их холуи сюда не сунутся. А сейчас ты вернешься в самолет и сообщишь тем, до кого не дошло, что все арестованы, поэтому должны организованно покинуть борт и делать потом все, что я прикажу. Того, кто попытается сопротивляться, расстреляю на месте без всяких разговоров. Ты меня хорошо понял?
«Да уж, предельно понятно. Расстрел – не блеф. Выбирать не приходится, вариантов два – согласиться или сразу в землю», – подполковник Загорский, предвидевший такой поворот дела, ответил:
– Я все понял. Но мне надо знать, что будет в дальнейшем, чтобы подготовить людей…
– Знать тебе ничего не надо, хватит и того, что ты знаешь. А теперь постарайся, чтобы они тоже все поняли! Когда окончишь, дашь знать, и мы поднимемся на борт, – закончил Омар.
В авиалайнере пассажиры прильнули к иллюминаторам, наблюдая за непродолжительной сценой переговоров. Как часто бывает, сильнее всего мучила неизвестность. И в душе многие надеялись на счастливый исход встречи с прибывшими на аэродром вооруженными боевиками.
Подполковник возвращался к самолету не спеша, единственную задачу, которую он возлагал на переговоры, как ему казалось, выполнил – дать время экипажу связаться с внешним миром. Откуда же ему было знать, что связь так и не наладили – мешали горы. Отчаянные призывы о помощи, посланные в эфир, так и остались никем не услышанными.
Когда Омар и его люди поднялись на борт, то в салонах наступила мертвая тишина. Проходя мимо Ларисы, Омар улыбнулся приторной сладкой улыбкой и коснулся плеча блондинки. Женщина дернулась к окну и пыталась отыскать глазами мужа, но того уже успели вывести в хвост самолета.
– Зря меня боишься, – громко, чтобы его слышали во всем самолете, произнес Омар, – мы воины, с детьми и женщинами не воюем, – а затем наклонился и прошептал пару фраз на ухо блондинке.
Та энергично замотала головой.
– Ну что ж, не хочешь со мной, – пожал плечами Омар, – не надо, останешься здесь. Ты, ты и ты… – показывал он пальцем, – остаетесь в самолете, остальные на выход.
Российский военный транспортник «Ил-76» уже десять минут как вошел в воздушное пространство Афганистана. Насчет ПВО волноваться не приходилось, американцев об операции предупредили, а местные партизаны радарами обзавестись не успели. На скамьях, примыкающих к бортам транспортника, расположились тридцать десантников. Никто не разговаривал. Тусклые лампочки вдоль бортов, ставшее уже привычным нудное гудение двигателей, напряженные лица десантников… Все, кого отобрал майор Лавров, были опытными бойцами не с одним боевым вылетом за плечами, на них он мог положиться, как на самого себя.
Угнетала неопределенность предстоящей операции. Загрузка в самолет происходила по тревоге, обстановку на месте высадки никто толком не разъяснил да и не мог разъяснить. Известно было немногое – операция будет проходить на территории Афганистана, противник, предположительно, – местные партизаны-талибы. Численность – точно неизвестна, приблизительно от ста двадцати до ста сорока человек, но не придется удивиться, если их окажется значительно больше. Вооружение – в основном стрелковое, замечено несколько единиц бронетехники.
Вот те краткие сведения, которые получил командир группы – майор Лавров, прежде чем оказаться в воздухе. Слишком много было в них неясности, слишком много «предположительно», «возможно» и «неизвестно». Обсуждения задания не было – это не принято. Из полученной инструкции следовало, что прыгать придется «затяжным прыжком», на малой высоте, когда парашют раскрывается в максимально возможной близости от земли. Благодаря этому приему купола парашютов могли «засветиться» только в случае, если возможные наблюдатели окажутся близко от места выброса. После десантирования следовало собраться несколькими небольшими группами и скрытно следовать к аэродрому, занять позиции в пределах его видимости и ожидать приказаний.
Последние сведения космической разведки указывали, что несколько единиц техники начали движение
