В горницу вошел крепкий мужик в грубой, застиранной до ветхости рубахе.
– В телеге лежит мальчик. Принеси его сюда и положи на топчан.
Мужик повернулся и вышел из горницы. Голица вновь, еще внимательнее, чем прежде, взглянула на Евдокию.
– Хотела тебя спросить, матушка… Я слышала, ваш бог запрещает людям заглядывать в будущее. Правда ли это?
– Будущее уже предрешено, – сказала проповедница, не глядя вещунье в глаза. – Для всех.
– И что же со всеми нами будет?
– Высший судия придет судить людей. И каждому воздастся по заслугам его.
Голица задумалась.
– Это было бы справедливо, – сказала она после раздумий. – Но ничего этого не будет. Боги помогают только сильным.
– Мой Бог жалеет слабых и увечных, и сам открывает пред ними двери в царствие свое, – возразила Евдокия.
Голица усмехнулась:
– Что же это будет за царство, коли в нем станут жить только слабые да увечные?
– Царство добра, – спокойно ответила Евдокия. – В том царстве не останется лютости и несправедливости, и людям не будет нужды лить слезы.
Голица посмотрела на гостью мягким, лучистым взглядом, вздохнула и проговорила:
– Хотела бы я жить в таком царстве, матушка Евдокия. Но, боюсь, не доведется. Да и как сотворить такое царство?
– Просто, – ответила проповедница. – Коли вспомним, что мы люди, а не звери, так дело сразу пойдет на лад. Учение Христа потому и открыто всем до единого, что задает простые задачи. Занес руку для удара – опусти ее. Сжал кулак – разожми. Держи свой меч в ножнах, а ножны – в погребе. Коли все будут так поступать, то и сделается для всех благоденствие.
– Где ж это видано, чтобы людишки перестали драться? – усомнилась Голица. – Человеку только одного и надо: чтобы ближнему хуже жилось, чем ему. Даже если и злобы к нему не имеют, то все равно завидуют. А от зависти единый шаг до ненависти. Как тут за меч не взяться?
– Гнев – он ведь словно огонь. Возьми воду и залей. Источник с водой рядом.
Голица внимательно вгляделась в лицо Евдокии и усмехнулась.
– Нравится мне твой Бог, матушка, но уж больно он простодушен. Его учение не для нашего мира.
В горницу вошел Валуй с мальчиком на руках. Прошел к топчану и неуклюже опустил мальчишку на соломенный тюфяк, неловко подогнув ему ноги.
– Осторожнее, леший! – сердито окликнула его Голица. – Ногу-то не зажми!
Валуй поправил мальчишке ногу. Затем выпрямился и выжидающе посмотрел на вещунью.
– Ступай теперь, – распорядилась она. – Но далеко не уходи, скоро позову.
Валуй кивнул и вышел из избы. Голица и Евдокия поднялись с лавок и подошли к топчану. Рядом они смотрелись странно. Матушка Евдокия – высокая, тонкая, угловатая, с худым красивым лицом, вся закутанная в темную ткань. Голица – приземистая, ширококостная, в светлом чепце и светлом платье, медлительная до томности.
Вещунья склонилась над мальчиком и всмотрелась в его землисто-бледное лицо. Затем выпрямилась, чуток помолчала и сказала:
– Лекарь не обманул, твой мальчик очень хвор. И хворь его не в теле, а в душе. Душа его – как смятый цветок, брошенный в темный чулан, где нет лучика света.
Евдокия подалась вперед.
– Что это значит, Голица? – взволнованно спросила она.
Вещунья нахмурилась и четко проговорила:
– Он что-то оставил.
– Где?
– Там, откуда пришел.
Несколько мгновений Евдокия изумленно смотрела на Голицу, потом горько усмехнулась и качнула головой.
– Нет, вещунья, это невозможно. Для него нет дороги назад, ибо путь его лежал через Гиблое место.
Голица внимательно взглянула на матушку Евдокию и спросила, не скрывая любопытства:
– Это он сам тебе рассказывал?
Проповедница слегка стушевалась.
– Я слышала, как он бредит по ночам, – призналась она. – И в бреду своем он постоянно толковал о страшной чащобе, в которой бродят чудовища.
– Вот оно что. – Голица вновь перевела взгляд на мальчика. Тот все так же неподвижно лежал на топчане и смотрел в потолок безразличным взглядом. Личико его было бледным, как полотно, кончик носа заострился, а под темными глазами пролегли фиолетовые тени.
– Странно это все, – сказала Голица после долгой паузы. – И странный это мальчик. Пыталась я заглянуть в его прошлое, Евдокия, но увидела там одну лишь тьму. Но самое страшное, что и в будущем его – такая же тьма. И это сильно меня тревожит.
Лицо Евдокии стало растерянным.
– Что же мне теперь делать? – проговорила она тусклым голосом. – Лекарь Елага тоже говорил, что снадобьями мальчика не излечишь. Чем же мне его лечить?
– Ежели хочешь для него добра, не жалей и не заботься о нем, а положи его на телегу и отвези туда, откуда прибыл.
Лицо матушки вытянулось от изумления.
– Ты говоришь о Гиблом месте? – не поверила она своим ушам.
Голица кивнула:
– Да.
– Ты в самом деле хочешь, чтобы я отнесла его в чащобу, кишащую темными тварями?
– Этого хочу не я, – спокойно ответила Голица. – Этого хотят боги. Если ты оставишь его здесь, мальчик умрет через несколько дней.
Голица вдруг взяла со стола нож и потянулась к мальчику. Евдокия схватила ее за руку и испуганно воскликнула:
– Ты что!
– Не бойся, – сказала Голица. – Я не сделаю ему плохого.
Евдокия нехотя отступилась. Вещунья поддела пальцами прядку волос на голове мальчика и аккуратно срезала ее ножом. Затем поднесла прядку к горящей лучине.
Прядка вспыхнула, и Голица бросила ее на глиняную тарелку. Подождала, пока волосы прогорят, затем собрала пепел, взяла с полки какую-то круглую деревянную штуку, ковырнула ее пальцем и сунула в получившуюся щелку пепел. Затем протянула штуковину Евдокии и сказала:
– Это лешья указка. На иголку наткнута стрелка из кошачьей кости. Она укажет, куда идти.
Евдокия взяла штуковину и поднесла к глазам. Это была небольшая глубокая чаша, посреди которой колыхалась на железной игле костяная стрелка.
– Подожди, пока она остановится, – велела Голица. – Да сама не шевелись.
Дрогнув еще пару раз, стрелка замерла. Проповедница нахмурилась и взглянула на вещунью:
– Стрелка указывает на Гиблое место?
Голица кивнула:
– Да.
– Сколько же нам идти?
– Этого я не знаю. Но ежели ты не отвезешь мальчишку туда, куда ему нужно, он скоро умрет. Тебе решать.
Евдокия помолчала, обдумывая слова Голицы, потом вздохнула и сказала:
– Благодарю тебя за помощь, Голица. Сколько я тебе должна за эту вещь?
