— Нет, не кажется, дочь моя. Несмотря на всю свою слепоту в отношении жены, он человек зрелых лет, много страдавший и прошедший через достаточно суровые испытания. А Генри, наоборот, был начисто лишен твердости духа. А посему, коли на то пошло, это он, скорее, убил бы отца, чтобы отобрать лакомый кусочек.
— Тогда, отец, мне придется задать и такой вопрос: хотя мы оба верим в невиновность Роберта, не кажется ли вам, что это он мог находиться в постели леди Исабель? Предположим, Генри в ту ночь застал их вдвоем и, ослепленный ревностью, кинулся на брата…
Барон улыбнулся:
— Элинор, ты помнишь, как мы были все поражены, когда Хью принес нам младенца и сказал, что ребенок — его?
Настоятельница кивнула.
— Тогда знай: когда я предложил Роберту жениться на Юлиане, он признался мне, что не знал до сих пор ни одной женщины, если не считать снов, в которых сатана посылает своих прислужниц испытывать нас. На мой взгляд, хотя сам он поклялся бы, что это неправда. Роберт имел монашеское призвание и последовал бы ему, если бы ты уже не приняла обет. — Он замолчал и довольно долго всматривался в лицо дочери, прежде чем продолжить. — Впрочем, сейчас — пусть из него и мог выйти отличный аббат — он останется тем, кем и был всю жизнь, — послушным сыном, и поступит так, как я велю, то есть женится.
— Вы, милорд, воистину благословенны в своих сыновьях. Разве что с дочерью вам не повезло.
— Хоть кто-то из моих детей должен был пойти в меня, — ответил барон, вставая и оставляя Элинор гадать, кого именно он имел в виду.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Женщина у каменного парапета столько времени простояла неподвижно, что у ее ног намело два небольших сугроба. Забыв про мороз, леди Юлиана все смотрела и смотрела в серую пустоту, заполненную кружащимися хлопьями снега.
Томаса трясло от холода. Даже плотная накидка и добротные кожаные ботинки, которые настоятельница выделила ему из вещей лорда Хью, едва защищали от ледяного ветра. То, что стоявшая перед ним, одетая куда менее основательно, в состоянии выносить такой жуткий холод, не укладывалось у Томаса в голове. Он терялся в догадках: она что, впала в транс? Одержима бесом или просто сумасшедшая?
— Миледи, — позвал он, перекрикивая ветер, — не стоит ли вам пойти в дом?
Когда она, не сразу, обернулась к нему, ее лицо ничего не выражало, а по глазам было видно, что она его не узнает.
— Не бойтесь! Я брат Томас из Тиндала. Я приехал сюда с настоятельницей Элинор и сестрой Анной. Вы не согласитесь вернуться под крышу и выпить немного вина с пряностями, чтобы согреться после этого лютого мороза?
Она продолжала молча смотреть на него. Хотя из-за падающего снега было трудно рассмотреть ее черты, глаза сквозь белые хлопья пылали двумя черными углями, и Томасу сделалось не по себе под их немигающим взглядом. Перенеся тяжесть тела с пяток на носки, чтобы не дать ногам окончательно замерзнуть, он поймал себя на мысли, что эта женщина не может быть одержима бесом по той простой причине, что сатана, истязающий души, конечно, предпочел бы огонь этому царству льда.
— Вина? — переспросила она таким тоном, словно он предлагал ей нечто невероятное.
А метель все кружила и кружила. Томас проследил взглядом, как одна снежинка, нежная, словно кружево, опустилась к нему на рукав и медленно смешалась с остальными. Красота может быть такой хрупкой, подумал он, и в то же время такой смертоносной: ему вспомнилось, как снег чуть не заморозил прошлой ночью Ансельма.
— Соблаговолите войти внутрь, — сказал он, делая шаг и протягивая руку, чтобы, если понадобится, оттащить ее от каменной стены, — нам с вами много что следовало бы обсудить.
— Вы хотите спросить меня о моем желании жить в Тиндале отшельницей, — произнесла Юлиана, делая шаг навстречу ему.
— Конечно, — ответил он, — но, возможно, и еще кое о чем.
— Если вы хотите говорить о смерти, брат, нам лучше будет остаться тут. Здесь мы оба к ней ближе. — Она остановилась и указала рукой в сторону парапета.
Она совершенно безумна. Теперь Томас был в этом абсолютно уверен.
В это мгновение она вдруг улыбнулась с такой теплотой, что улыбка подтопила жестокую мрачность ее слов, превратив их в шутку.
— Я иду с вами, брат, — сказала она, запахивая плотнее плащ и быстро подходя к нему. — Вам нет нужды стоять на морозе, дожидаясь, пока глупая женщина придет в себя. Я не хотела, чтобы вы страдали за свою вежливость.
Несмотря на огонь в камине и теплую одежду, которой его снабдили, Томас только сейчас почувствовал в руках и ногах покалывание: это к онемевшим конечностям возвращалась способность ощущать. А женщина, которая сидела напротив него за столом, держа в руке кубок сдобренного пряностями вина, ледяного бурана, по-видимому, вовсе не заметила.
— Так вы хотите вступить в Тиндал и жить там отшельницей, миледи? — заговорил Томас, у которого все еще зуб на зуб не попадал. — Но для вас там нет отдельной кельи рядом с церковью. Может быть, вы согласились бы пойти к нам монахиней?
— Я не требую кельи, обнесенной каменной стеной, брат. Мне неизвестно ни одного правила, кроме существующего обычая, которое требовало бы от человека, избравшего ту же суровую стезю, что и я, селиться в месте, окруженном камнями, скрепленными при помощи известкового раствора. Яма в земле или хижина в лесу послужат мне ничуть не хуже, чем служили мужчинам и женщинам прежних времен. Помимо прочих изобильных даров Господь даровал нам множество уединенных мест, где мы можем найти одиночество, столь нам необходимое, чтобы с большей ясностью слышать Его голос и предаваться размышлениям. И то, удалятся ли ищущие Его в знойную пустыню, подобно древним отцам, или в мрачные чащобы английских лесов, не имеет никакого значения.
— Миледи, прошу вас, поймите, что не мне решать, ответить ли согласием на вашу просьбу и какие тут могут быть условия. Это будут решать епископ и наша настоятельница, — Томас подлил ей и себе еще горячего, ароматного вина. Возможно, когда-то, давным-давно, женщины и жили в лесных хижинах, подумал он, но сейчас в устах представительницы слабого пола подобная просьба казалась необычной. В то же время в одном она была права. Сменив Лондон, купавшийся в удовольствиях, на суровое побережье Восточной Англии, Томас получил больше времени для размышлений о возвышенном. То же можно было сказать о неведомых прежде радостях, которые ему доставляла работа в монастырской больнице и безыскусное, но задушевное пение хора послушниц. Его теперешняя, насквозь пропахшая морем обитель, возможно, уступала в негостеприимности пустыне, посеченный бурями лес в окрестностях Тиндала, возможно, не выдерживал сравнения с угрюмой дикостью других чащоб, не так пострадавших от ветра, но уж вонь рыбы и гниющих водорослей наверняка чего-то да стоила в глазах Бога.
Томас поднял взгляд и увидел, что Юлиана смотрит на него и улыбается. В ее улыбке не было насмешки, но ему стало как-то не по себе. Он поспешил объяснить:
— Поскольку в Тиндале на меня возложена обязанность исповедовать монахинь, я буду отвечать за ваш душевный покой. Вот настоятельница Элинор и решила, что правильно будет, если я расспрошу вас о том, почему, собственно говоря, вы избрали для себя стезю отшельницы.
— Спрашивайте, брат, все, что сочтете нужным, — Юлиана откинулась на спинку стула и скрестила на груди руки.
Говоря по совести, Томас не знал, о чем ему спрашивать, но когда настоятельница попросила его побеседовать с Юлианой о ее призвании, он не нашел благовидного предлога, чтобы отказаться. Сам он, конечно же, меньше всего подходил на роль судьи, решающего, годится ли человек для того или иного монашеского служения: ведь сам он этой стези не выбирал. С другой стороны, он ведь предпочел в свое
