Чокаемся, выпиваем, ставим рюмки на стол.
Я говорю Владу:
— Знаешь, я чувствую, что мне в кайф это делать. Хоть этим и нельзя прожить. Дело ведь не в том, сколько у тебя денег, а в том, как ты их потратишь. Если надо, я буду жить очень скромно. Если я почувствую, что так надо. Что занимаюсь тем, чем хочу…
— Не, я не хочу жить скромно, Саня. Ты меня должен понять… Я, блядь, не хочу всю жизнь, как родители. Я все помню — как мы в начале девяностых мясо ели раз в месяц, как шмотки мне в «секонде» покупали, потом — на рынке. Как потом сложно было, когда я в Москву поступил. У меня до сих пор ни одной фирменной тряпки нет. В принципе, я бы мог сейчас что-то купить — халявы иногда выпадают. Но я лучше эти бабки отложу или родителям отдам. Они и так вкалывают без выходных, все субботы и воскресенья — на даче. Иначе не прожить, зарабатывают мало. Понимаешь, есть люди такие, которые физически не умеют зарабатывать. Не могут — и все. За ту же самую работу кто-то получает офиги-и-ительно больше.
— А чего ты сам не найдешь тогда работу? Ну, чтобы кроме учебы, в свободное время. Продавцом, например, или кем-то еще…
— Я думал про это. Но, знаешь, Саня, я не хочу размениваться. Не хочу потерять из-за этого что-то в учебе. Я готов потерпеть, подождать… Но не все время.
Домой идти неохота. Я болтаюсь по «Релаксу». Клуб устроен тупо, в коридорах можно заблудиться. У стойки закрытого бара стоит панкушка лет шестнадцати, в драных джинсах, разрисованных ручкой. В руке она держит пакет.
— Хочешь потрогать говно? — спрашивает она.
— Какое еще говно?
— Обыкновенное. Хочешь?
— Нет. А ты хочешь потрогать мой хуй?
Она улыбается. Я вижу, что она бухая.
— Только выкинь сначала говно, — говорю я.
Я забираю пакет и швыряю за стойку бара. Там стоят бутылки. Я вытаскиваю одну. Ром «Bacardi». Бутылка пустая.
Я и панкушка целуемся. Я расстегиваю пуговицу на ее джинсах, просовываю руку в трусы, ощущаю сбритые волосы. Кто-то трогает меня за плечо. Это Глеб — пьяный в жопу.
— Пошли, значится, ебнем. Мы еще взяли водки.
Я злобно смотрю на него. Панкушка застегивает джинсы. Я беру ее за руку, мы идем за Глебом.
За столом — два приятеля Глеба, оба бухие в говно. Глеб хватает бутылку, льет в две чьи-то рюмки, сует их мне и панкушке. Мы чокаемся с ней, выпиваем, начинаем целоваться.
Один из приятелей Глеба открывает глаза.
— А какая уже группа играет? Последняя?
— Здесь последних нет, — отвечает Глеб. — Здесь все первые. Ты это понял?
Улица. Остатки народа из клуба валят к метро. Панкушка куда-то исчезла. Я и Влад обнимаем друг друга за плечи. Я нащупываю чехол на спине: все нормально, гитару не забыл.
Лифт едет вверх. Меня рвет. Блевотина льется на загаженный пластик стен и зассанный линолеум на полу. По утрам лифт всегда обоссан собаками, а завтра будет еще и заблеван.
Нахожу в кармане ключи, вожусь с замком, открываю первую дверь. Темно. Что за фигня? А, лампочка перегорела, и соседи еще не вкрутили новую. Вроде бы, очередь их… Или наша?
Отмыкаю дверь. Мама смотрит на меня с дивана. Светится экран телевизора.
— Почему не позвонил? Не сказал, что так поздно придешь? Ты пьяный? Ладно, раздевайся скорей и ложись. Знаешь, сколько уже? Без пятнадцати час.
Я прислоняю гитару к стене. Она падает. Я наклоняюсь за ней, падаю сам, встаю. Наступаю на рюкзак и ботинки, спотыкаюсь, хватаюсь за стену.
— Тебе, может, помочь?
— Не надо, — отвечаю я глухим, не своим голосом.
Захожу в туалет, расстегиваю джинсы, ссу. Вылезая из штанов, иду в комнату.
— А руки помыть? С улицы и после туалета…
Я машу рукой, ложусь на свой диван. Мама гасит свет.
Утро. Бодун. Трещит голова. Я наклоняюсь над раковиной, включаю воду. Что-то дергается в висках. Перед глазами — цветные пятна.
— Кофе будешь? — спрашивает из кухни мама.
— Да.
Я выхожу из ванной, сажусь за кухонный стол.
— Ты меня вчера напугал. Как ты в таком состоянии доехал домой?
— Нормально доехал.
— Что, отмечали концерт?
— Да… Вообще, алкоголь и панк-рок сочетаются…
— Это надо так понимать, что ты двигаешься в сторону алкоголизма?
— Нет, конечно. Все в разумных пределах. Это вчера перебрал… Ладно, тема закрыта.
— Хорошо. А как концерт?
— Нормально, вроде. Были какие-то зрители… В смысле, со стороны — не только те, кого мы привели… А помнишь, как ты однажды сама пришла пьяная с работы? Что-то вы там отмечали. Я классе в девятом был. Думаешь, мне было приятно?
— Ладно, сам же сказал — тема закрыта. Со всяким может случиться. Я ведь с тех пор…
— Ну и я тоже. Начиная со вчерашнего дня…
По телевизору идет без звука передача «Окна».
— Ну а вообще, есть смысл тебя приглашать? — говорю я в трубку. — Придешь когда-нибудь на концерт? Или принципиально — нет?
— Не принципиально, — отвечает Вера. — Один раз бы пришла — мне любопытно. Чем это мой степ- бразер занимается? Но сейчас реально загружена. Я на работу устроилась.
— Куда?
— В пиар-агентство.
— Помогаешь зомбировать людей, чтобы покупали какой-нибудь продукт?
— Нет, здесь немного другие дела. Здесь — политические проекты.
— Значит, то же самое, только вместо продукта — политика.
— Примерно так. Но я на это так не смотрю. Есть работа, за нее платят деньги, деньги нужны. Примитивная логика, да?
— Еще бы.
— Зато честная. Не находишь?
— Нахожу. Но работа есть тоже всякая.
— Я и не говорю, что хочу это делать всегда. Просто сейчас…
— А что ты конкретно там делаешь? Расскажи, а?
— В другой раз. Хорошо?
— Хорошо. Ну, пока.
— Пока.
Я кладу трубку на «базу». На экране самодовольно улыбается ведущий с блестящим завитыми волосами. Настя когда-то читала статью про такие передачи. Все — неправда и подстава, все ситуации придумывают сценаристы. Потом набирают людей за копейки — пенсионеров, безработных, студентов — и
