или что… Просто сделать жесткие правила — чтобы все по закону. А то прописываются по двадцать человек в одну квартиру…
— Редкий по идиотизму лозунг — «Россия для русских», — говорю я.
— Но для таких, как твой Клык, он работает… — Курт кивает на Клыка и его соседа.
— Какой он мой? Я с ним общаюсь постольку поскольку. Съездил с нами раз — больше не поедет.
— Нет, по-своему, я их понимаю. Тех, кто не любит хачей. Возьми хотя бы этнический криминал. Сколько таких группировок в Москве, еще с советских времен? Но это — проблема не нации, а властей, которые эту фигню допустили…
— Знаете, это как-то неправильно, нехорошо, — говорит Леха. — Как это можно ненавидеть человека за цвет кожи, или за цвет глаз? Ведь все люди, в сущности, братья, разве нет? Даже те, которые слушают разную музыку, читают разные книги…
Катер тащит за собой парашют, на нем болтаются сразу двое. Я и мама лежим в шезлонгах и смотрим на море. Мы — в Египте, в Шарм-эль-Шейхе. Маме предложили горящие путевки — с вылетом на следующий день. Она позвонила мне — хочу ли я? Сначала я думал отказаться, потом решил — почему бы и нет? Еще утром мы были в холодной Москве, а сейчас — плюс двадцать семь и теплое море.
— Я в Шереметьево видела Кузнецова, — говорит мама. — Он не узнал меня — и хорошо. Мерзейший тип. Из правительства Москвы, какая-то мелкая сошка. Я, когда работала в отделе выставок, занималась их делегацией. Тогда решалось, где будет проходить крупная международная выставка, и Москва подавала заявку. Очень тогда он достал нас, все его ненавидели. Сразу все вспомнилось… Неудивительно, кстати, что Москва тогда проиграла. Другие города готовились долго, а эти все думали, как бюджетные деньги получше украсть. Ну и додумались…
— Представляю, с какими уродами тебе общаться приходится…
— Привыкла уже. Причем давно. Когда понимаешь, что некуда больше податься, что уже за сорок… Не в школу же возвращаться…
Катер, тянувший парашют, останавливается. Слышны крики — жуткие, дикие. Люди на пляже смотрят на катер.
Я спрашиваю по-английски у дядьки в соседнем шезлонге — он явно нерусского вида:
— Вы не видели, что там случилось?
Он отвечает с акцентом — наверное, немец:
— Катер зацепил ныряльщика с трубкой.
Крики стихают. Кого-то вытаскивают из воды на катер. Катер плывет к берегу.
Я слезаю с шезлонга, иду к воде. Она совсем не холодная, можно купаться. Я захожу по пояс, окунаюсь, проплываю метров пять, поворачиваюсь, смотрю на пляжи и торчащие за ними отели. Над нашим болтаются флаги: российский, немецкий, британский и какие-то еще — я их не знаю.
Ужин. Мы сидим за столом. Пожилая женщина — левая рука на перевязи, в правой — тарелка с нарезанными кусками апельсинов — спрашивает:
— Здесь свободно?
Мама кивает. Женщина садится, к ней подбегает пацан лет пяти — видно, внук. Он забирается на стул рядом, дает старухе стакан. Она берет здоровой рукой кусок апельсина, выжимает в стакан сок. Сок брызгает, попадает мне на майку.
— Представляете, даже свежевыжатого сока у них нет, — говорит женщина. — А обещали, что будет хороший отель. Вот и верь всяким этим турфирмам.
Я торопливо засовываю в себя кусок курицы, запиваю водой.
— В холле буду ждать, — говорю я маме и встаю из-за стола.
Я и мама сидим на открытой веранде кафе. Кафе — на холме, внизу — улицы. По ним бродят толпы туристов. Мы пьем свежевыжатый апельсиновый сок.
На соседней скамейке — толпа русских туристов.
— Нет, Египет — явно не моя страна, — говорит тетка в черной майке «Sexy Always». — Арабский сервис — это нечто… Я просто в шоке. Зашли сегодня в бар здесь рядом…
— У них баров нет, они вообще не пьют, — перебивает полный мужик с редкой челкой на лбу.
— Ну, не бар… Не знаю, как называется. Чай они пьют там — свой красный чай. Каркаде, да? Так все грязно, так жутко. И сами арабы… Они какие-то… Вроде и чисто одеты, но что-то в них есть неприятное… Даже воняют они, как будто не моются. Я бы здесь жить вообще не смогла. Они еще на другом этапе развития, на более низком…
— А мы были здесь рядом, в «Хард-рок кафе», — говорит тетка помоложе, со светлыми волосами. — Цены — просто обалдеть, как в Москве, даже выше. Сидят какие-то идиоты — может, американцы, не знаю. Пьют пиво. И музыка — ихняя, тупая играет.
— Арабская? — спрашивает мужик.
— Нет, американская.
Из колонок гремит арабская музыка. Официант в черных джинсах и белой рубашке спрашивает у меня по-английски:
— Ты умеешь танец живота?
— Нет. А ты?
— Конечно.
Он забирается на парапет веранды, крутит животом и задницей.
— Попробуй, — говорит он. — Это несложно.
— Нет, спасибо.
Официант спрыгивает вниз, бежит принимать заказ.
Мама ставит стакан на низкий столик, спрашивает:
— Как твои вообще дела?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, как… Что у тебя с музыкой, что с твоей девушкой, какие отношения? Ты давно уже ничего не рассказывал…
— Нечего рассказывать особенно. Ничего не происходит. Отношения как отношения. Трудно пока что-то сказать. С музыкой? Съездили в Питер, все было в кайф. Но слушать никто нас не слушал, я тебе говорил уже…
— А сколько ей лет, я забыла…
— Кому?
— Вале.
— Двадцать два.
— Когда мне было двадцать два, тебе уже было два года… Но это я так, это ничего не значит. А то еще подумаешь, что я на что-то намекаю. По-моему, сейчас вообще нет смысла жениться или выходить замуж до тридцати. Построить сначала карьеру, разобраться в себе, что хочется делать…
— Мне и карьеру особенно строить не хочется…
— Но жить как-то надо…
— Да, действительно. Как будто без этого не проживешь…
Аэропорт. Компании из бывшего СССР в ожидании вылета нагружаются бухлом, купленным в «дьюти-фри», орут и хохочут. Рядом с нами — семья: негр, русская жена и ребенок — светловолосый и белокожий.
Жена спрашивает у негра по-русски:
— Ну и что ты хочешь?
— Я уже ничего не хочу, — отвечает он с легким акцентом.
Я спрашиваю маму:
— Такси нас точно встретит?
