учеников. Это знают и надзиратель и ученики: но для 'проформы' такого гипотетического 'безобедника' после всех уроков, на общей молитве всей гимназии, все же вызывают перед директора (в этом и суть наказания), говорят; 'Вот бежал по коридору в перемену' (то есть худо, что не шел степенно), после чего директор обычно говорил: 'Веди себя тише' - и отпускал, в отличие от других настояще виновных учеников. Когда я вышел перед директора, совсем маленький, и он, такой огромный и с качающимся животом и звездою на груди, закричал: 'Я тебя, паршивая овца, вон выгоню!'-то мне представилось это в самом деле кануном исключения из гимназии! И за что? За беганье, когда все бегают.

Я помню хорошо, что когда долго плакал (прямо рыдал), услыхав этот окрик, то это было не от страха исключения, а от обиды несправедливости: 'все бегают, а грозят исключить меня одного'. Почему? Как? Весь мой нравственный мир, вот эти заложенные в человека первичные аксиомы юриспруденции, ожидания юриспруденции, были жестоко потрясены.

И между тем в эту же минуту я знал, что этот личный и особенный окрик происходил из-за того, что мой брат и воспитатель (за круглым сиротством), в то же время учитель этой же гимназии и, значит, подчиненный директора, за месяц перед этим перевелся из симбирской гимназии в нижегородскую по причине самых неопределенных и общих 'неладов' с начальством. Брат мой не был либералом, но он читал Гизо и Маколея, любил Д. С. Милля и среди Кильдюшевских, Степановых и Вишневских, естественно, был 'коровою не ко двору'. Директор был, однако, оскорблен не тем, что он перешел в другую гимназию, а тем, что он сделал это с достоинством и свободно, тактично и вместе с тем чуть-чуть высокомерно в отношении к оставляемому месту. 'Мертвые души', у которых он не выпрашивал ни прощального обеда, ни рекомендаций, ни тех 'лобзаний на прощанье', которые помнятся столько же, сколько съеденный вчера блин, были оскорблены и обижены.

Доктор Ауновский (инспектор) шепнул мне на другой или третий день:

- Вы должны держать себя в самом деле осторожнее, как можно осторожнее, так как к вам могут придраться, преувеличить вину или не так представить проступок и в самом деле исключить.

Сущее дитя до этого испытания (по детскому масштабу), я вдруг воззрился вокруг и различил, что вокруг не просто бегающие товарищи, папаша с мамашей и братцы с сестрицами, не соседи и хозяева, а 'враги' и 'невраги', 'добрые и злые', 'хитрые и прямодушные'. Целые категории новых понятий! Не ребенок этого не поймет: это доступно только понять ребенку, пережившему такое же. 'Нравственный мир' потрясся, и из него начал расти другой нравственный мир, горький, озлобленный, насмешливый.

Тут я и начал читать (вскоре) Бокля и Ляйэля и злобно радовался, что мир сотворен не 6000 лет назад, как говорили папаша с мамашей и законоучитель, но что по толщине торфа, наросшего над остатками человеческих построек, по измерениям поднятия морского дна около Дании и Швеции, земля доказанно существует не менее 100 000 лет, а гипотетически, вероятно, она существует уже миллионы лет!

Так говорили мои книжки и конспекты, и, слушая, или, точнее, не слушая, законоучителя на уроках, я говорил в себе:

- Знаем, где раки зимуют.

И, оглядываясь на товарищей, которые правили свое поведение перед учителем, договаривал:

- Болваны.

***

Никак не может быть доказано, чтобы содержалось что-нибудь священное, даже просто специфическое в тех правильно выстриженных фигурках знаний, какие известны под именем 'программ учебных заведений' - под именем 'программы 3-го класса', 'программы 4-го класса'. Просто собрались чиновники в комиссию и, поковыряв зубочистками в зубах, промямлили, один, что по алгебре нужно пройти то-то, другой - что по Закону Божию нужно пройти столько-то, по истории - что непременно надо выучить германских королей франконской и саксонской династий, а то еще и 'Суд Любуши'40 и пр. Коньки, выстриженные из бумаги, только не детьми, а 'действительными статскими' и 'просто статскими советниками'. Что это так, видно из того, что 'коньков' этих стригут и перестригают так и этак приблизительно каждые двадцать лет. А потому я совершенно уверен, что наше тогдашнее гимназическое 'чтение' - причем уроки, конечно, были не пройдены или полупройдены - по крайней мере дало все то же, что могли дать и эти уроки, но только все вошло в нас в пламенно сваренном виде, как металл из плавильного котла. Но мне и в голову не приходит уравнивать одно и другое. Какое! Мы пережили, точнее переживали, в каждые 2-3 года целую культуру и культуры. Вот trivium и quadrivium ранней схоластики41, вот-renaissance, а там подальше и 'революция'; у немногих бывала-да, бывала! - и целая 'реформация', религиозные перевороты, переходы от веры в неверие и от неверия к вере глубочайшей искренности, чистосердечия, да даже, я думаю, и глубины. Отчего нет? Что опять-таки за специфичность в вопросах Лютера? Да и вообще, если измерять дело' достоинством души человеческой, а не внешними событиями, разыгрывающимися из этих душевных переворотов, если все мерить Божиею мерою, а не человеческою мерою, без тщеславия и искания славы, то непонятно, почему история наших тогдашних душ меньше или незначительнее историй самых знаменитых душевных развитий, о каких записано в биографиях и автобиографиях, в мемуарах и правильно изложенных историях? Об одних рассказано, а о других не рассказано, вот и вся разница. Вспомнишь Ломоносова:

Герои были до Атрида,

Но древность скрыла их от нас.

То есть и до Ахилла были Ахиллы, но без Гомера они умерли и были забыты, как и вообще все как бы не существует без истории и историков...

Из учеников старших классов симбирской гимназии - вот этих отшатнувшихся от начальства и вставших в новый строй - я помню Михайлова, Викторова, Расторгуева, Есипова, но особенно - братьев Беклемишевых, из которых младший был моим товарищем. Из своих товарищей, выходивших в 'новые люди',- помимо двух братьев Баудер, Рупе (сын местного аптекаря) и особенно Кропотова, который почему- то звал себя и подписывался на записочках: 'Kropotini italio'. Что за фантазия? Конечно, потому, что Италия - страна Данта и Петрарки: это-то мы знали и чувствовали и в 3-м классе. Дело и шалости, 'развитие' и поэзия, ребячество и чуть не замыслы 'потом' перевернуть весь свет - все шло в восхитительном сплетении, узор и красоту узора которого рассматриваешь только вот в 50 лет. Боже, сколько свежести! Боже, сколько веры!

Вот отчего в зрелые свои 50 лет я скажу, что никакая 'система образования', классическая или реальная, никакой лицей или гимназия не дали бы нам большего и, главное, лучшего, чем это 'саморазвитие', в какое мы и целая симбирская гимназия тех лет бросились, как странствующие Робинзоны. Удачное имя: именно как Робинзоны, но только со страстью не к морским приключениям, а с определенною и твердою верою, что 'там', где-то 'дальше', за пределами нашей гимназии и за спинами этих Кильдюшевских и Вишневских, скрывается мир бесконечного и прекрасного идеала, людей истинно добрых и благородных, знаний безграничных, жизни светлой и возвышенной. Еще 'подальше' манила нас какая-то благоустроенная и мудрая жизнь народа нашего, или, точнее, всех народов, 'человечества'. 'Но только для этого надо трудиться; этого еще нет; злые люди мешают'. Когда потом, в старших классах гимназии, я читал у Щеглова и Чичерина о Кампанелле и Томасе Море, о 'Республике' Платона42, то это вошло в мою душу как что-то давно знакомое. И я замечу для историков, что все эти и подобные построения до того естественны и непременны у человека в известную фазу его развития, в фазу среднюю и сливающую<ся> между научным званием и мечтательностью, между отчуждением от действительности и верою в идеал!

...........................................................................

..................................................

Увеличивая масштаб, скажу так; готовили из нас полицеймейстеров, а приготовили конспираторов; делали попов, а выделали Бюхнеров; надеялись увидеть смиреннейших Акакиев Акакиевичей, 'исполнительных и аккуратных', а увидели бурю в молнии... Масштаб надо уменьшить, чтобы не впасть в хвастовство, но суть была именно такова. Ведь недаром и есть в психологиях глава о 'свободной воле', и глава эта не выкидывается даже в семинариях. Но там она 'проходится', а мы ее показали. 'Зачем же, наставнички, вы позабыли собственную главу в преподавании? Или относились к ней как к какой-то словесной схоластике, без того реального чувства, каковое вы сохраняли к чудесам Феодосиев и Антониев? Ну, а мы сохранили реальное отношение к свободной воле. И квиты, даже научно квиты'.

Начальство, министерство, целая половина России вчера удивлялись этим 'злым плодам учения'.

Вы читаете Русский Нил
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату