Розанов В В
Русский Нил
В. В. РОЗАНОВ
РУССКИЙ НИЛ
Подготовка текста, вступительная статья и комментарий ВИКТОРА СУКАЧА.
Однажды мне встретилась книга: 'Уроженцы и деятели Владимирской губернии, получившие известность на различных поприщах общественной пользы... Собрал и дополнил А. В. Смирнов... Гор. Владимир, 1899'. Верно, этот Смирнов перерыл тьму газет и журналов, выискивая имена своих земляков, собирая их 'жития', чтобы для памяти потомкам и прославления земли владимирской утвердить дела и помыслы своих сородичей, запечатлеть в истории свою родину. Есть такие книги и для других губерний.
Если бы возродилась прерванная традиция составления таких словарей землячеств, то словарь Волги стал бы богатейшей энциклопедией: Карамзин. Гончаров, Языков, Радищев... И как бы далеко ни уходил человек от своего гнезда, наступает возраст, когда он неодолимо повертывает свой взор в ту сторону, откуда он вышел. 'И вот почти в старости,- пишет Розанов,- мне захотелось пережить 'опять на родине', пережить этот трогательный сюжет многих русских поэтов'.
Он, однако, вышел не с берегов Волги. Розанов родился в дальнем углу лесного костромского края - Ветлуге. В этот уезд с молодой женой пришел письмоводителем его отец, Василий Федорович, не захотевший продолжить дело своего родителя - сельского священника. Он умер молодым, тридцатидевятилетним человеком, оставив сиротами восемь малолетних детей, после чего вдова его возвратилась в родной город - Кострому. Случилось это в 1861 году, когда Васе Розанову было около пяти лет. Розановых тут ожидала полунищета, а детей полное сиротство. После смерти матери в июле 1870 года Василий поступил под опеку старшего брата Николая. Здесь, в доме матери у Боровкова пруда, родилась розановская душа; здесь находился источник 'творчества' Розанова - остальное было для него только 'образованием'. Отзвуки костромской жизни слышны в его автобиографических книгах: 'Уединенное' (СПб. 1912), 'Смертное' (СПб. 1913), 'Опавшие листья' (СПб. 1913; Пг. 1915, 2 'короба'). Эти воспоминания, точно 'касания перстами открытых ран', были зачем-то нужны ему, если он выносил их в печать' 'Я вышел из мерзости запустения, и так и надо определять меня: выходец из мерзости запустения'. Автобиографические страницы в 'Русском Ниле' имеют свою жанровую условность ('фельетон для газеты'), но зная другие источники, биограф многое раскроет в недолгом, незаметном, но таком важном периоде жизни Розанова в Костроме.
'О мое страшное детство...
О мое печальное детство...
Почему я люблю тебя так и ты вечно стоишь передо мной...
'Больное-то дитя' и любишь...'
Но это - на закате дней.
Симбирск же был для Розанова 'духовной' родиной. Свою отроческую жизнь здесь он описал ярко, с большой памятью о событиях и о тех тончайших движениях, какие обнаруживает душа, когда у нее 'растут крылья'. Биография Розанова стоит на 'трех китах', на трех сваях. Это его три родины: 'физическая' (Кострома), 'духовная' (Симбирск) и, позднее, 'нравственная' (Елец).
Следующая волжская стоянка путешественника Розанова была непродолжительной. Он мало говорит о ней. А рассказать ему было что. В Нижнем Новгороде он закончил гимназический курс и навсегда покинул берега 'русского Нила'. Гимназические годы В. Розанова прошли под 'знаменем' Белинского. Пафос Белинского вызывал в юных душах безудержное стремление к знаниям. И Розанов приступает к широкому освоению культуры; он занимается практически всем: от естествознания до богословия. 'Компиляция всегда составляла любимую форму, в которой с гимназических лет выражалась моя усидчивость и прилежность,- писал он в 1914 году.- Начавшись в III-м классе компедированием 'Физиологических писем' Карла Фохта, она в V-VI-м классах выразилась в собрании обширных хронологических таблиц, и подборе матерьяла для этих таблиц, для чего я перечитывал книги по истории наук, истории живописи и проч. Матерьялы эти, тогда же собранные, были весьма обширны. Меня занимала мысль уловить в хронологические данные все море человеческой мысли, преимущественнее, чем искусства и литературы,- дав параллельно даты только важнейших политических событий. Вообще история наук, история ума человеческого всегда мне представлялась самым великолепным зрелищем' (ЦГАЛИ, ф. 419, оп. 1 ед. хр. 224 л. 213).
Приобретенные еще в гимназические годы разнообразные сведения стали основой той энциклопедической эрудированности, что окажется впоследствии важнейшей компонентой розановского интеллектуального мира, которому присущи и блистательные аллюзии с историческими понятиями, и причудливые манипуляции символами мировой культуры. Свобода, которую он проявляет в 'мировом хозяйстве' (хотя она и не исключает исторической точности и конкретности соотнесения с наличной данностью, столь им уважавшейся),- одно из замечательных свойств его гения.
С берегов Волги Розанов увез не только обширные познания, но и не менее ценное наследие: реализм миросозерцания и глубокую демократичность. Страницы 'Русского Нила', как, наверное, ни одно из его произведений, делают очевидными эти черты его личности. Присутствие Розанова в веке XX может показаться случайным - и от этого происходят многие парадоксы розановской биографии: его вкусы и пристрастия скорее относятся к XIX столетию. Это видно уже по тому набору литературных тем, проблем и персоналий, которые вошли в его неизданный сборник статей 'О писателях и писательстве': здесь - вся русская литература 'от Пушкина до Чехова'. Поэтов и писателей XX века Розанов мало жаловал: его критика Блока, Леонида Андреева, Бальмонта и других иной раз напоминает скорее 'порку розгами', нежели литературный разбор. 'Новых писателей, 'молодых', Розанов почти не читал и был к ним равнодушен,- свидетельствует его друг Э. Голлербах.- Однажды принес из кабинета в столовую целую кипу книг Врюсова и, положив передо мной, сказал: 'Ну-ка покажите, что тут есть хорошего - вы знаете в этом толк, я ничего не понимаю''. Достаточно назвать его отповедь Ю. Айхенвальду (см.: 'Споры около имени Белинского' - 'Новое время', 27 июня 1914 года), который 'покусился' на имя Белинского, чтобы увидеть в Розанове старинного и преданного ученика 'великого критика'. И надо перечитать все статьи, 'опавшие листья' и 'попутные заметки' о Некрасове, прочитать его статью 'Юбилейное издание Добролюбова' (иллюстрированное приложение к 'Новому времени', 26 ноября 1911 года, стр. 10-11) - и перед нами встанет тот симбирский гимназист из 'Русского Нила', которому 'свет' и 'тьма' открылись в произведениях шестидесятников. И все это написано не сотрудником 'Русского богатства' или 'Современного мира' - журналов, хранивших 'идеалы шестидесятых годов', но человеком с устойчивой репутацией реакционера, мистика, 'нововременца' и всего того, что сопровождает его имя в энциклопедических статьях и аннотированных указателях имен. Такой сочетаемости противоположностей у Розанова удивлялись и его современники. 'Он совмещает в себе,-писал безымянный обозреватель,-точно два лица, говорящих на двух различных языках' ('Раздвояющийся писатель' - 'Вестник Европы', 1897, сент., стр. 422).
Розанов стал 'отрицательным героем' на подмостках новейшей русской истории: с его идеями полемизировали левые и правые, декаденты и 'церковники'. Эта роль 'антигероя' оказалась настолько прочной, что даже сегодня, на чуть ли не вековом расстоянии от тех живых событий, когда формировались политические критерии, она осталась почти без переоценки. И для того чтобы ввести Розанова в современную культуру, недостаточно только ослабить всевидящий идеологический контроль - необходимо перевести отношение к нему в иную плоскость. Розанов один из русских писателей, счастливо познавших любовь читателей, неколебимую их преданность. Уразуметь корни этой любви - быть может, главное условие для понимания его наследия.
В литературу Розанов вошел уже сформировавшейся личностью. Его более чем тридцатилетний путь в литературе (1886-1918) был беспрерывным и постепенным разворачиванием таланта и выявлением гения. Розанов менял темы, менял даже проблематику, но личность творца оставалась неущербной.
Условия его жизни (а они были не легче, чем у его знаменитого волжского земляка Максима Горького), нигилистическое воспитание и страстное юношеское желание общественного служения готовили Розанову путь деятеля демократической направленности. По своему темпераменту он должен был стать одним из выразителей социального протеста. Однако юношеский 'переворот' изменил его биографию
