— А говорят, от атомной бомбы не умирают. Если за стенкой спрячешься, ещё долго жить будешь. Говорят, только кожа на руках синяя становится. И пупырышки такие, типа звёздочек.
— А у Берии, когда его арестовали, целый склад золота нашли, — опять загробно-тихим голосом сказал Женька. Я вспомнил, кто в моей жизни ещё говорил таким голосом: моя бабка, когда приезжала из деревни. Она всегда рассказывала мне перед сном всякие ужасы.
Теперь была моя очередь, но я не знал, что сказать.
— Хватит, а? — жалобно попросил я. — Кому нужны эти ваши сказки?
— Какие же это сказки? — спокойно возразил Женька. — Это не сказки. Это ты нам сказки рассказываешь: про наше время, про космос, про квартиры. А мы тебе правду говорим, как оно есть. Вот почему у Берии много золота было? Потому что он нас американцам хотел продать. Он сначала сделал так, что мы бомбу украли у американцев, секрет ядерного сгорания. А потом Сталин умер, а американцы ему миллион долларов предложили. За весь Советский Союз. Он уже успел половину взять в золоте и драгоценностях. Но ему Жуков не дал этого сделать. А потом Хрущёв Жукова посадил. Под домашний арест. Его даже в туалет водили с солдатом, боялись, что убежит. И однажды Жуков говорит этому солдату: что ж ты делаешь, что ж ты мне посрать не даёшь, чудила? И солдат его пустил одного. А Жуков посидел, подумал, и не убежал. Куда ему бежать, не к американцам же?
— А ещё вот есть такой способ стать умным, — продолжал Женька. — Нужно каждый вечер молитву одну про себя читать: Господи, спаси меня и сохрани, дай мне ума и избавь меня от врага дьявольского, чтобы он меня не смутил и в землю не опустил мои мысли.
— А у нас в Ереване, — подхватил Сурен, — был такой дедушка Арам. Он говорил, что можно прожить до ста пятидесяти лет, если хочешь. Только нужно каждый день купаться и не делать злое.
— Да пошли вы, — вдруг сказал Колупаев и резко распахнул окно. Оно, как оказалось, не было закрыто на задвижку.
Нам по щекам и по глазам ударил летний ветер, закричали птицы, облака оглянулись на нас и вся наша Пресня, вся Москва открыла своё лицо.
— Вот она, столица, — сказал Колупаев, сладко вздохнув. — Сверху-то красивая. А внутри?
Угрюмый дом за нашими спинами вдруг замолчал и перестал глухо греметь кастрюлями и отдаленно переливаться женскими голосами. Было совершенно тихо.
И я всё понял про время.
КИНОТЕАТР «КРАСНАЯ ПРЕСНЯ»
Папа давал мне по воскресеньям целый рубль.
Он оставлял его на кухне, на белом столе, а я брал этот рубль и уходил на детский сеанс, когда родители ещё крепко спали.
…Билет на детский сеанс стоил десять копеек.
Оставалось ещё целых девяносто.
Это были какие-то дикие, сумасшедшие деньги. Я тут же начинал их копить.
Копил деньги я, как правило, только в уме. Я прикидывал, что если каждое воскресенье откладывать ну хотя бы по шестьдесят копеек, то уже к концу месяца накопится целая трёшница. Её слабый болотно- зелёный цвет приводил меня в такой трепет, что, воображая трёшницу, я замирал от страха.
— Слушай, — взволнованно говорил Колупаев, глядя на мой рубль, — если у тебя отец такой добрый, ты давай копи… Копи давай, а там посмотрим! Может, новый мяч купим… И вообще.
Особенно я любил, когда отец оставлял на столе железный рубль. Это была огромная тяжёлая монета, совсем не такая, как сейчас. Наверное, ему не хотелось носить в кошельке или в кармане эту тяжесть, и он с лёгким сердцем с ним расставался. Железный рубль я нагревал в кулаке до такой степени, что он становился почти живым. Профиль Ленина, крупно и размашисто выбитый на лицевой стороне монеты — тоже мне нравился.
— Ильич! — уважительно восклицал Колупаев, глядя на профиль.
Хорош был также и железный полтинник, оттягивавший карман не хуже рубля.
Что касается бумажного, красивого, как рисунки Мавриной к русским народным сказкам, с синими водяными знаками и словами «один рубль» на пятнадцати языках народов СССР — то как раз этот
— Ну хочешь, я понесу? — благородно предлагал мне Колупаев. Я отказывался. Плотная денежная бумага от моих рук становилось липкой.
Что же касается идеи накопить приличную сумму денег — она всё время отодвигалась куда-то вдаль. В чём тут было дело — я так до сих пор толком и не пойму. Внушительные двадцатикопеечные монеты, строгие пятиалтынные — пятнадцать копеек, медная мелочь, крошечные зловредные копейки — все они как-то несуразно болтались по моим карманам, потеряв свой счёт и вес. Колупаев гораздо лучше меня помнил все наши расходы.
— Подожди! — говорил он и вдруг останавливался как вкопанный. — Вот мы с тобой воду пили в буфете. Забыл?..
— Забыл! — обреченно говорил я.
— А ещё ты мне денег на табак добавил! Забыл?
— Забыл!
— А ещё мы на трамвае заплатили! Тоже забыл?
— Да ничего я не забыл!
— Ну тогда всё правильно!
…Однако порой отец неожиданно требовал финансового отчёта.
— Сдачу принёс? — небрежно спрашивал он меня, когда я приходил домой как раз к их позднему с мамой завтраку.
Я обреченно разворачивал ладонь, и он так же небрежно кидал взгляд на разрозненные деньги, которые сиротливо лежали на ней.
— Сходи-ка давай за хлебом! — вздохнув, коротко бросал отец.
Если сдачи не хватало даже на хлеб, в разговор иногда вмешивалась и мама.
— Ну вот послушай, — говорила она. — Ну вот ты взял у отца деньги. Он тебе зачем-то даёт целый рубль, но это его дело. Ну вот ты взял эти деньги, что ты с ними сделал? Отвечай.
— Я ходил в кино, — тихо говорил я. — Мы ходили в «Баррикады», там билет стоит пятнадцать копеек.
— Так, — удовлетворённо кивала мама. — Что дальше?
— Я заплатил за Колупаева, — ещё тише говорил я, — ему забыли дать деньги.
— Так! — ещё громче кивала мама. — Забыли. Очень хорошо. Что дальше?
— Мы ехали на трамвае.
— Так!
— Мы пили воду!
— Так! Сколько всего получается?
Я долго считал.
— Сорок четыре копейки…
— А у тебя?
Я опять разжимал ладонь…
— Марина, ну перестань, — ласково говорил папа, медленно забрасывая в рот кусочек яичницы. — Всё нормально. Я ему дал рубль. Пусть учится тратить сам. Пусть учится планировать свою жизнь.
— Вот именно! — вспыхивала мама. — Пусть учится, а не только тратит! На! — она добавляла мне на хлеб копеек десять-пятнадцать, я с облегчением летел в булочную и покупал белый, чёрный и рижский, если был (как правило, не было)… Воскресные деньги кончались. Я с облегчением вздыхал, ощупывая в кармане
