золотой овал, окруженный лучами со словами девиза: «Tria Juncta In Uno» («Трое — едины»: Англия, Шотландия и Ирландия). В центре, меж тремя коронами — золотой скипетр с уже хорошо знакомыми нам розой и чертополохом.
Впрочем, официальный статус Орден Бани получил лишь 11 мая 1725 года при короле Георге I. А в 1815-м он был реорганизован — у него появилось несколько степеней отличия. Произошло это после битвы при Ватерлоо, ведь большинство отличившихся в ней британцев не имело высоких чинов. Для них был изготовлен специальный эмалевый знак Ордена.
С этого момента орденом стали награждать не только военных, но и гражданских лиц — впрочем, на практике он до сих пор жалуется исключительно «за боевые заслуги». Причем, дается не часто и потому является одним из наиболее уважаемых британских орденов.
Орденский знак для военных — золотой мальтийский крест с маленькими шариками на концах. Между его лучами — четыре британских льва в зарослях из розы и чертополоха, к которым добавился ирландский трилистник. Две лавровые ветви зеленой эмали перевязаны голубым бантом с надписью по-немецки: «Ich Dien» («Я служу»). «Гражданский» знак, как и много лет назад, выполнен в виде золотого овала.
О закрытости британцев давно уже ходят легенды — и милым их сердцу орденом, как правило, награждаются подданные Британской короны. Однако из любого правила есть исключения — и с давних пор граждане других стран могут быть посвящены в почетные члены Ордена сверх установленной «нормы». Первым русским «банщиком» стал 30 августа 1815 года уже упомянутый Михаил Барклай-де-Толли. А вскоре к нему присоединился еще один герой войны с «Буонапартом» — русский генерал-фельдмаршал, а по совместительству Главнокомандующий союзной армией, чистокровный англичанин герцог Артур Уэлсли Веллингтон. Какой он рыцарь — британский или русский — в конце концов, не столь уж и важно…
А в июне 1945-го Большой рыцарский крест Ордена Бани был вручен маршалу Георгию Жукову. Константин Рокоссовский стал кавалером Командорского креста. Вместе со всем советским народом британцы торжествовали великую победу. Но, как это часто бывает в истории, то, что одних возносит на пьедестал, других сбрасывает в бездну. Именно такая участь постигла легендарного казака-партизана, генерала Белой Армии Андрея Шкуро, который еще в 1919-м был награждён орденом Бани. Генерал Хольман, вручая награду, произнёс: «Этот высокий орден жалуется вам Его Величеством за ваши заслуги в борьбе с большевизмом как мировым злом». Увы, случилось так, что в годы Второй мировой одержимый той же идеей Шкуро помогал германскому командованию. И в 1945 году именно англичане выдали генерала Сталину, не посмотрев на то, что уже много лет его грудь украшал прославленный рыцарский орден. Говорят, что Шкуро в знак протеста сорвал его с себя — и бросил к ногам английского офицера…
…Ну а традиция купания кавалеров перед вручением награды сохранилась до сих пор. Правда, во избежание кривотолков, теперь их лишь слегка окропляют водой.
…Прославленный чародей Мерлин все свое волшебное искусство употребил на сооружение Круглого стола. Вокруг него он расположил тринадцать седалищ. Одно — для короля Артура, одиннадцать — для его достославных рыцарей. Тринадцатое всегда пустовало. Однажды сел на него дерзкий сарацин; разверзлась под ним земля, и адское пламя поглотило гордеца. С той поры невидимая рука писала на спинке кресла имя того, кому надлежало его занять… Случалось, кто-то из отважных рыцарей погибал в бою. Желающий занять его место за столом должен был превзойти предшественника в добрых деяниях — иначе не видать ему артурова круга. Если же он, как это принято говорить, «соответствовал» — король вводил его за руку в зал, и тогда слышалась райская музыка, а воздух наполнялся благовониями. Это был единственный «тест», который рыцари Круглого стола предлагали пройти своему новоиспеченному брату.
Как мы убедились, на долю настоящих, а не книжных рыцарей выпадало испытаний значительно больше. Основную часть «воинства христова» составляли отнюдь не романтические герои, а рядовые служаки. В ежедневных их заботах было значительно важнее накормить коня или починить доспехи. А на куртуазные воздыхания или ритуалы досужих чудаков-волшебников времени оставалось немного. Ни баллады Кретьена де Труа, ни мифическое братство короля Артура абсолютно не волновали того, кто по долгу службы был призван менять повязки увечным в иерусалимском госпитале или сторожить крошечную крепость где-нибудь на польско-литовской границе. Это была его жизнь, и, как во всякой жизни, в ней существовали и подлость, и предательство, и геройство, и горькие потери. Что ж, как красиво написал кто- то из исследователей — «каждому свой Ронсеваль, у каждого свой Ганелон». История показала, что далеко не все их поступки были рыцарскими по сути. «Очевидно, что политическая и военная история последних столетий Средневековья… обнаруживает весьма мало рыцарственности и чрезвычайно много алчности, жестокости, холодной расчётливости, прекрасно осознаваемого себялюбия и дипломатической изворотливости», — писал Хейзинга. Эти же слова, с известной долей допущения, можно отнести и к тому времени, когда рыцарские братства только зарождались. Далеко не все, кто входил в них, были «белыми и пушистыми», но так уж сложилось, что в те столетия именно они формировали элиту, готовую взять на себя ответственность и за судьбу страны, и за судьбу веры. Исторические сюжеты — прекрасная основа для героического эпоса, но так ли уж важен сюжет там, где главенствует сверхидея, которая способна собрать под свои знамена миллионы? В этом смысле рыцарство заслуживает уважения хотя бы тем, что его представители превыше всего ценили не земные блага, а то, «выше жизни и смерти, пронзающее, как свет», духовное естество, за которое и на костер не страшно…
Что же до рыцаря без страха и упрека — он действительно существовал. Та к прозвали француза Пьера дю Тюрайля Баярда, совершившего несметное число подвигов. Как-то раз он в одиночку удерживал мост, который пытались взять две сотни всадников — и снискал такое уважение врагов, что, когда попал в плен, был немедля отпущен без всякого выкупа. Впрочем, и свои его уважали — после битвы при Мариньяно только что отметивший совершеннолетие Франциск I пожелал, чтобы в рыцари перед лицом всего французского войска его посвятил не кто иной, как Баярд.
Пьер и умер как подобает настоящему рыцарю. Когда к нему, смертельно раненному, подошел один из врагов, чтобы выразить сочувствие, Баярд ответил: «Не обо мне вы должны сожалеть, но о себе самом, поднявшем оружие против короля и отечества…»
Что ж, на его месте вполне мог бы оказаться любой из тех, кому посвящена эта книга, — если, конечно, он был Рыцарем.
