командованием подручного Хаттаба, некоего Хабиба. И тем не менее боевики беспрепятственно вошли в Гудермес со стороны Белоречья, нанеся отвлекающий удар по российской автоколонне в районе Джалки. А войдя в город, они взяли заложников и заблокировали комендатуру. Под их контроль попал участок федеральной трассы «Кавказ» на Грозный-Аргун-Гудермес.
В Шали около полутора тысяч боевиков заняли здание местной администрации и две школы, блокировали военную комендатуру. Связь оборонявших село сотрудников временного районного отдела внутренних дел из Ульяновской области, сводного отряда СОБРа и ОМОНа с федеральными частями оказалась прерванной.
На Аргун напали, по одним данным, 2 тысячи, по другим 300 [1345] боевиков, которые заняли железнодорожный вокзал и военную комендатуру. События здесь оказались засняты английской телекомпанией ITN, пленка была показана по каналу НТВ, так что вся страна могла видеть, как двумя длинными колоннами, весело и открыто — напоминая этой своей уверенностью и чувством безопасности немцев в 1941 году, боевики идут к занятому федералами еще два месяца назад Аргуну. Далее мучительные сцены казни молоденьких солдат. А затем, уже по освобождении города [1346], из рассказа одного из окруженных стало известно, что они двое суток не могли допроситься помощи. И это — важнейшая подробность: далее при нападениях боевиков на российские колонны ситуация «не могли допроситься» начнет повторяться с мрачной регулярностью.
Но, похоже, даже тогда еще мало кто готов был видеть в этом некую закономерность, признак нарастающего вмешательства параполитики в ход военных действий. Оправившись от шока, российские войска сумели заблокировать боевиков в Аргуне, Шали и Гудермесе, а шедшая последним на помощь колонна была разбита ударами авиации под Сержень-Юртом. Тем не менее, новое восстановление законной администрации в Шали, Аргуне и Гудермесе произошло лишь в начале февраля, совпав по времени с освобождением Грозного. Иными словами — явилось частью растянувшегося почти на месяц этого центрального и, казалось, решающего эпизода второй чеченской войны.
Штурм Грозного еще 26 декабря был начат частями МВД и ко 2 января практически захлебнулся. Понеся большие потери, внутренние войска закрепились в Старопромысловском районе.
Со 2 по 12 января город, превращенный боевиками в крепость, интенсивно обрабатывался авиацией и артиллерией, а войска готовились ко второму штурму. При этом трагический опыт первой кампании был учтен: на сей раз не было речи о вхождении танковых колонн «как на парад» [1347]. Полки и батальоны были разбиты на штурмовые отряды и группы, «проведены их боевое слаживание и отработка действий». 12 января начался новый этап штурма Грозного. За неделю первое кольцо обороны было взломано, и федеральные войска вышли к центральной части города. Здесь их встретили снайперы, численность которых еще возросла по сравнению с зимой 1994–1995 годов. А ведь и тогда они были настоящим бичом российских войск, о чем уже достаточно подробно говорилось выше. Теперь же речь шла о целых мобильных отрядах снайперов; и к тому же, по данным разведки, уже на начало ноября 1999 года у боевиков имелись снайперские винтовки с электронным прицелом, которые в нашу армию еще не поступали.
Вывод напрашивался очевидный: перед Россией был противник умелый, жестокий, нацеленный на упорное сопротивление и не испытывающий нужды ни в самых современных вооружениях, ни в опытных военных консультантах, ни в финансах, наконец. А последние, как бы ни умолял их роль Евгений Месснер в своей бурно обсуждаемой в последнее время оригинальной концепции мятежевойны, как раз во все возрастающем количестве требовались для продолжения войны диверсионно-террористической. Притом — все более интенсивно трансформирующейся в планетарный, глобальный феномен. Обе чеченские войны и, конкретнее, обе операции по взятию Грозного уже убедительно показали это — так же, как и то, что «чеченский феномен» изначально встраивался в системное целое, достаточно подробно описанное выше.
Вторая чеченская война лишь еще больше развила и укрепила эти связи. Причем одновременно с наращиванием их в мусульманском мире [1348], отнюдь не пренебрегали и Западом. Уже в январе было известно, что во Франкфурте-на-Майне действует некое «Представительство исламского движения талибов в Германии», выдающее паспорта исламистам, желающим попасть в Афганистан. Собственно, информация об этом прошла в немецкой печати еще до вторжения боевиков Хаттаба и Басаева в Дагестан. Однако после того, как стало известно, что бен Ладен принял в Кандагаре двух посланников от Басаева и Хаттаба, а также после признания талибами государства Ичкерия, она приобрела специфический интерес для России.
В Ростове-на-Дону также был выявлен канал нелегального въезда в Россию граждан Афганистана — через консульство Ирана, выдававшее афганцам паспорта без предъявления ими каких-либо удостоверяющих личность документов. Организацией же переправки «беженцев» из Ирана в Россию занималась частная фирма из Центральной Азии, оформлявшая — не бесплатно, конечно, приглашения в Москву по коммерческим делам фирмы. Число их доходило до 15–20 в день, а дальнейший путь вел в Туркмению, затем — чаще всего через Москву — в Чечню.
В Турции активной вербовкой добровольцев для отправки в Чечню занимался центр «Кавказское общество». Согласно источникам в силовых структурах, турецкие религиозные радикалы даже вели неофициальные переговоры с представителями ряда чешских фирм о продаже им 40 танков Т-72 для последующей переправки в Чечню.
Укрепился и развивался украинский канал. Не зря же в сентябре 2000 года, в «день независимости» Республики Ичкерия, УНА-УНСО потребовала закрытия российского консульства во Львове. А подъезжая к Киеву, читаешь многочисленные граффити: «Слава Ичкерии — смерть москалю!», «Москали — геть з Ичкерии!» и прочее в том же роде. Дело, конечно, не ограничивалось лирикой: боевики УНА-УНСО и на сей раз воевали в Чечне. Обозначился и Крым: для России наступает время платить по счетам утраты ею контроля над Черноморьем.
Информация о том, что чеченские эмиссары вербуют наемников в Крыму, проходила в прессе еще в ноябре и была подтверждена российскими силовиками. По их данным, в этом участвовала организация «Джамаат-и-Ислами». СБУ [1349] опровергла эту информацию, однако в тот же день в крымских СМИ, ведущих свое расследование, была опубликована информация о готовящейся в Крыму «конференции крымских мусульман-экстремистов с представителями чеченских полевых командиров» [1350]. Сообщалось также, что в крымских вузах среди студентов-татар распространяются плакаты турецкой ультранационалистической организации «Серые волки» с изображенными на них флагами 22 субъектов «Великой тюркской империи», в том числе Чечни, Карачаево-Черкессии и Крыма.
Продолжилась и начавшаяся в дудаевские времена скупка чеченскими эмиссарами недвижимости на полуострове, в частности в окрестностях Ялты и Судака. Опровержения звучали неубедительно: ведь еще в 1994–1995 годы Минобороны Украины признало, что в Сакском военном санатории им. Бурденко лечились раненые боевики. Тогда же радикальная татарская партия «Адалет» открыто заявляла, что ее члены воюют в Чечне. Наконец, источники подтвердили и факт призывов к джихаду, прозвучавших в сакской мечети. А когда, с началом новой войны, появились и новые беженцы, уже упоминавшийся ранее президент фонда Репрессированных народов и граждан [1351] Алихан Ахильгов и его жена, привезя группу чеченских детей в Крым, столкнулись с откровенным стремлением представителей крымско-татарского меджлиса использовать ситуацию для нагнетания антироссийских настроений.
А ведь все это — малая толика имеющейся информации, верхушка айсберга. Ясно, что нестабильность, а проще сказать, взрывная ситуация в Чечне обрела во многом паравоенный характер, то есть такой, при котором лишь меньшая часть проблем решается на поле боя.
И тем более странными выглядели эйфорические настроения, охватившие часть страны [1352] после второго падения Грозного и вылившиеся в соответствующие решения руководства. Лишь 6 февраля был освобожден последний и самый укрепленный район Грозного — Заводской. Но уже 4 февраля, в день полного освобождения Октябрьского района и частичного Ленинского и Центрального, было принято решение о подготовке к выводу из Чечни значительной части федеральных войск. Поневоле вспоминалось заявление Павла Грачева об «окончании военного этапа специальной операции» в апреле 1995 года.
Конечно, распространению такой эйфории на сей раз способствовал успех самой, пожалуй,
