знаменитой операции второй чеченской войны. Получившая известность под названием «Охота на волков», она, по словам Шаманова, никем специально не готовилась и, напротив, явилась почти спонтанным следствием краха принятого к действию плана по «зачистке» Грозного силами МВД. «Но к этому времени нам удалось выстроить коридор, по которому мы, хоть и ограниченные в силах и средствах, все-таки смогли потащить бандитов. И затем в течение восьми суток беспрерывного преследования мы уничтожали бандформирования, которые вырывались из Грозного» [1353].
В ночь с 28 на 29 января боевики, во главе которых шли Шамиль Басаев, Леча Дудаев, Хункарпаша Исрапилов, Жим Асланбек, Межидов Абдул-Малик, двигаясь из Грозного в направлении Ермоловки [1354], на мосту через Сунжу попали в засаду, на заранее установленные минные поля и под обстрел, который велся одновременно с двух берегов Сунжи. Боевики [1355] оказались в котле, более половины из них, по официальным данным, погибло, в их числе — племянник генерала и мэр Грозного Леча Дудаев, Асланбек, Хункарпаша. Басаев был ранен [1356], однако и на сей раз ушел, что порождает немало вопросов.
Главный из них таков: как показала «Охота на волков», эффективность тактики «взятия в котел» не уменьшилась со времен Сталинграда, так в чем же состоял смысл «вытеснения» боевиков в горы, а не их уничтожения, подобно тому, как это произошло при проведении «Охоты на волков»? Ведь «вытесненные» в горы давно вновь растеклись по равнине, так что в апреле сводки будут сообщать: «Обстановка в равнинных районах Чечни продолжает накаляться… По-прежнему высока вероятность попыток проведения экстремистами вооруженных акций в Грозном, Урус-Мартане, Гудермесе, Шали, Аргуне, Курчалое и Новогрозненском». То есть — практически на всей, считавшейся очищенной от боевиков, территории Чечни. Неужели такова и была цель контртеррористической операции?
Не устанавливая слишком прямолинейных причинно-следственных связей, нельзя, однако, не заметить — и не отметить — определенную корреляцию этих множащихся и столь знакомых «странностей» в развитии военной операции в Чечне с усиливающимся давлением Запада на Россию как раз по вопросу о Чечне. Сделанные Москвой на саммите в Стамбуле уступки никак не оправдали себя, а по розовым иллюзиям [1357] в очередной раз и очень быстро были нанесены тяжеловесные удары.
И уже в октябре Мадлен Олбрайт в ходе поездки российского министра иностранных дел Игоря Иванова по Европе дважды беседовала с ним на чеченскую тему. «Я ясно дала понять ему, — заявила госсекретарь США 26 октября, — что происходящее в Чечне является угрожающим и прискорбным. И что они [1358] совершают серьезный шаг в неправильном направлении. Я напомнила ему о том, насколько катастрофическими были их действия в республике в 1994 году. Он принял к сведению то, что я сказала, но я не была особенно одушевлена его ответом» [1359]. Строуб Тэлбот также собирался говорить с Игорем Ивановым, главным образом, о Чечне.
Впрочем, еще в сентябре, то есть даже до начала сухопутной операции в Чечне, Европейский парламент в специальной резолюции весьма резко осудил российскую военную акцию в Чечне. Парламентариев поддержало руководство Евросоюза, а французский министр иностранных дел Юбер Ведрин заявил, что Франция настаивает на изыскании путей политического урегулирования в Чечне. Тогда же, как уже говорилось, в обновленный ежегодный список основных террористических группировок мира, подготовленный Госдепом США, не были включены группировки Басаева, Хаттаба и других чеченских «полевых командиров», равно как и они сами.
Стоит ли удивляться после этого, что на первом Всемирном федеративном форуме, состоявшемся тогда же, в сентябре 1999 г. в Квебеке [1360], все попытки российской делегации добиться обсуждения проблемы сепаратизма и терроризма — в контексте событий в Чечне — были просто проигнорированы. Свое веское слово сказал и МВФ, причем допустив характерную симптоматическую оговорку. «Международный валютный фонд приостановит помощь России, если она увеличит свои военные расходы, — заявил Мишель Камдессю.
«В Дагестане», — это означало, что России не позволяется вести военные действия даже в случае прямого вторжения на ее территорию. Аналогичное заявление сделал Всемирный банк, и это вынудило премьера Путина давать довольно унизительные для страны гарантии, что ни один доллар из траншей МВФ не пойдет на чеченскую войну. И здесь тоже наступило время платить по счетам утраты Россией своего прежнего места на мировой политической арене.
Но самое интересное, пожалуй, произошло 8 октября 1999 года, когда координатор по вопросам борьбы с терроризмом в Госдепартаменте США Майкл Шихан заявил: он «не располагает никакой информацией, что человек, названный «террористом № 1», — Усама бен Ладен, имеет связи с террористами, действующими на территории Чечни».
Уже упоминавшийся политолог Александр Игнатенко, исследовавший феномен бен Ладена как «фантома ЦРУ», сделал отсюда вывод, полностью подтвержденный дальнейшим ходом событий: «Думаю, что это — сигнал возможных изменений в отношении администрации США к антитеррористической операции на российской территории». Так оно и произошло. В начале ноября президенту США Клинтону было направлено открытое письмо «по поводу Чечни»; среди 36 подписавших значились бывшие советники по национальной безопасности Збигнев Бжезинский и Роберт Макферлайн, бывший директор ЦРУ Джеймс Вулси и другие, не менее громкие имена. Почти тотчас же последовало заявление официального представителя госдепа Джеймса Рубина, устами которого Вашингтон впервые фактически предъявил Москве обвинения в нарушении правил ведения боевых действий, то есть Женевских конвенций. И хотя официальный представитель Белого дома Джо Локхарт, по сути, дезавуировал это заявление Рубина, подчеркнув, что США не имеют свидетельств нарушения русскими Женевских конвенций, направление «дрейфа» Вашингтона сомнений не вызывало: от «партнерства по борьбе с терроризмом», которым, вполне вероятно, поманили вначале, выдвинув в качестве приманки бен Ладена, ко все более жесткой критике действий России на Кавказе.
Очень весомо, хотя и, в соответствии с должностью, без публицистической хлесткости в преддверии Стамбульского саммита высказался Генеральный секретарь НАТО лорд Джордж Робертсон. Он не стал особенно педалировать гуманитарную катастрофу, оставив эту тему будоражащим общественное мнение СМИ, но зато надавил на одну из самых болевых точек операции в Чечне — на проблему фланговых ограничений, которые уже вынудили командование тащить новобранцев на Кавказ со всей страны. «Нынешнее присутствие российских вооруженных сил на Кавказе превышает существующие и планируемые ограничения, зафиксированные Договором об обычных вооруженных силах в Европе. Исходя из этого конфликт может оказать отрицательное влияние на успешное завершение Стамбульской встречи в верхах ОБСЕ, намеченной на вторую половину этого месяца…» [1362].
Намек был более чем прозрачным, а поскольку Робертсон увязывал успех Стамбульского саммита с возобновлением сотрудничества между НАТО и Россией и поскольку такое возобновление отвечало корпоративным интересам немалой части российского истеблишмента, в том числе военного [1363], такой прием психологического давления, как показали итоги саммита, возымел успех.
Главная же задача психологического и информационного давления на Россию по «чеченскому вопросу» оказалась возложенной на Европу. Особенно неистовствовала Франция — участница, напомню, натовской коалиции, только что терзавшей Югославию. Уже в начале ноября состоялась встреча Юбера Ведрина и прибывшего в Париж Ильяса Ахмадова, именуемого министром иностранным дел «Чеченской Республики»*. По утверждению пресс-службы французского парламента, встреча Ведрина и Ахмадова произошла прямо в зале Национального собрания Франции, где присутствовал Ахмадов — что уже само по себе было вызовом России.
Пресс-служба французского МИДа факт такой встречи отрицала, но признала, что накануне Ахмадов был принят на Кэ д'Орсэ [1364] главой департамента по делам СНГ. Сам Ведрин выступил по радио «Франс Интернасиональ» с жестким предупреждением в адрес России о грозящем
