Капитан 'Старой черепахи'

тоже на маяке стукнули. Чуть душу богу не отдала.

— На маяке?.. Да не может быть!.. Как же она туда попала?

— А это ты в Губчека спроси...

Орехов не мог дождаться, когда кончится рабочий., день. Надо повидать сегодня ночью Яшку Лимончика. Обсудить вместе создавшееся положение. Разгром неминуем, а Яшка обмолвился недавно, что ему осточертело в Одессе. Верно, часовщик -предупре­дил, что им не надо встречаться дня четыре, но сей­час часовщика нет... Черт возьми, не Яшка ли, в самом деле, убил его? В ту ночь он глядел на него волком...

Спрятав инструменты, тщательно, как всегда, вы­мыв руки, Орехов распрощался с бригадой и пошел домой.

Тревожные думы не оставляли до самой Арнаут­ской. Ничего не попишешь: впрягся в телегу, так вези ее, пока не угодишь в яму! Надо уехать, бежать, бе­жать куда глаза глядят...

У дома Орехов оглянулся — не следит ли кто за ним? — растворил тяжелую дверь, вошел в парадное, и тотчас его с обеих сторон крепко схватили за руки: «Вы арестованы, гражданин Орехов!..»

А через полчаса он был уже в Губчека, в кабинете Никитина.

Так вот каков этот беспощадный председатель Че­ка! Он не сказал еще ни одного слова и, попыхивая махоркой, читал протокол предварительного до­проса.

Сначала Орехова допрашивал какой-то молокосос. Маскируя страх шумным негодованием, Орехов зая­вил ему: «Я протестую против беззакония: кто вам дал право арестовывать меня и предъявлять мне не­лепые обвинения? Я рабочий и не позволю над собой издеваться...»

С Никитиным, видимо, разговор будет серьезнее. Но и это не страшно. Неопровержимых улик у них нет. Нет, наверно, и серьезных оснований для подо­зрений. Не могут же они знать о последней встрече у часовщика! Орехов успокоил себя этим соображе­нием и решил держаться твердо.

А чекист взял со стола газету и протянул ее.

— Вы, конечно, читали эту заметку о мнимом убийстве часовщика Борисова?.. Вот здесь, на чет­ вертой странице, — указал Никитин пальцем. — Обра­довались?,.. Должен вас огорчить: нам известно, что никто этого часового мастера не убивал. Все это не больше чем инсценировка, своеобразный ход конем. Тут написано про кровь на полу, про разгром в ком­нате, но анализ показал: кровь эта не человеческая — псиная, а посуду били не с размаху, как бывает в дра­ке, а разложили на полу и осторожненько, чтобы не было шума, давили ногой.

Орехов провел языком по пересохшим губам. «Не­ужели они знают, что я там был?» Снова холодком пробежал по спине страх.

— Придумано это все, — продолжал Никитин,— с той целью, чтобы установить алиби мнимого часов­щика.

— А что это такое «алиби»? — прикинувшись непонимающим, перебил Орехов.

— Чтобы установить его алиби и доказать следст­венным органам, что якобы он не был связан с Ли­мончиком,— не обращая внимания на вопрос, закон­чил мысль Никитин.

— Я тут с какого боку-припеку?

— Все это имело бы смысл, не попадись Яшка Ли­мончик к нам на Маразлиевскую и не расскажи... — Никитин резко оборвал фразу и, чиркая зажигалкой, искоса поглядел на эсера, почувствовавшего, как кровь отливает от лица. — ...и не расскажи Лимончик про ваше совещание и про то, что вы согласились заняться маяком... Кстати, вы все свои жертвы душите, надевая перчатки, или это был, так сказать, пер­вый опыт?

Орехов хотел было что-то возразить, однако Ни­китин не дал ему опомниться:

— Суть, понятно, не в перчатках... Вы давно были знакомы с Чириковым?

— Я не знаю никакого Чирикова.

— Да неужели? — усмехнулся чекист. — Он ведь жил с вами в одном доме. Мы арестовали его в авгу­сте. Так вот, этот Чириков долго упирался, а на днях рассказал, наконец, все подробности о вашем контр­революционном «Народном союзе защиты родины и свободы», ну и, само собой разумеется, о ваших свя­зях.

— Что вы приписываете мне? Я не знаю никакого такого союза. Я протестую, — проговорил Орехов вздрагивающим голосом, стараясь наигранным возму­щением прикрыть свой страх, — я категорически про­ тестую...

Никитин вынул из стола написанный на полотне мандат Чирикова.

— Разве вы забыли, что Чириков предъявлял вам вот это оригинальное командировочное удостовере­ние? Упираться бессмысленно. Нам точно известно, что Чириков завербовал вас в Ростове и вы подписа­ли там присягу, обязавшись вести непримиримую борьбу с советской властью и действовать, «где можно — открыто, с оружием в руках, где нельзя — тай­но, хитростью и лукавством». Если я неправильно ци­тирую, можете меня поправить... Деликатно сказано: «хитростью и лукавством», точнее было бы — «испод­тишка и подлостью».

Орехов побледнел, и Никитин понял: удар попал в цель. Опять не дав арестованному опомниться, он задал новый вопрос:

— В 1918 году вы бежали из Ярославля в Ростов. Каким образом вы пробрались через линию фронта и когда к вам приехала жена с детьми?

«Они все знают, все знают, — обреченно подумал Орехов. — Он не мог догадаться, что во многом чекист ловит его на слове. — И зачем я дал Чирикову согла­сие переехать из Ростова в Одессу?..» Чириков гово­рил от имени Бориса Савинкова, который якобы хо­рошо помнил Петрюка по ярославскому мятежу. Уви­дев, что Петрюк колеблется, Чириков припугнул его тогда: «Вы должны понимать, иного выхода у вас нет: или продолжать борьбу против большевиков, или Чека станет известно, что вы вовсе не рабочий, а ярославский адвокат и эсер...» Петрюк согласился, поехал в Одессу, работал в мастерских, подлаживал­ся под рабочих, говорил их языком, разыгрывал пере­дового пролетария... А тут этот дьявол англичанин припер к стенке!..

— Вы предпочитаете молчать? Ну что ж, придет­ся пригласить сюда Лимончика и Чирикова, они по­ могут вам все вспомнить. — Никитин взялся за теле­фонную трубку.

— Не надо! — остановил его оцепеневший Орехов. Все кончено. Действительно, упираться бессмысленно. Но, может быть, если все рассказать, его не расстре­ляют?.. Нет, все равно расстреляют... За одно только убийство смотрителя маяка расстреляют.

— Когда вы познакомились с часовщиком Бори­совым?

Вопрос чекиста вывел Орехова из оцепенения.

— В пятнадцатом году. Он был тогда...

— Как и вы, членом партии эсеров, — быстро под­сказал Никитин.

— Да, — прошептал Орехов.

— Как его настоящая фамилия?

— Я... мы считали... мы не знали тогда, что он англичанин...

«Борисов—англичанин, Орехов — эсер, и наверня­ка именно он заменил Чирикова! — Никитин ничем не выдал радостного волнения. — Разом зацепили все нити вражьего заговора!» Он резким жестом пододви­нул Орехову бумагу, карандаш и сказал тоном при­каза:

— Пишите! Пишите все фамилии, адреса, явки, клички — все, что знаете о сподвижниках вашей контр­революционной банды. Прежде всего, разумеется, укажите свою подлинную фамилию.

«Теперь этот тип во всем признается». Никитин раскрыл папку, достал листовку и чистый лист бума­ ги — образец, присланный в Губчека Катей Попо­вой.

— И об этом напишите.

Сказав это, Никитин нажал кнопку звонка. В две­рях появился секретарь.

— Товарищ Чумак, дай, пожалуйста, графин воды.

Секретарь принес воды, наклонившись к уху пред­седателя, что-то прошептал, передал какую-то записку и удалился.

— Пейте!

Никитин указал Орехову на графин и развернул бумажку.

«Товарищ Чека! Прошу передать до самого глав­ного начальника: мы имеем до него спешное