— ...Если бы Фишер был действительно замешан в это дело, тогда бы он не стал мне все это рассказывать, зачем ему это? — заключил Кудряшев свое сообщение Никитину.
— Затем, чтобы отвести от себя подозрения и втереться к тебе в доверие, — ответил Никитин. — Ну что ж, хорошо. Пусть он думает, будто мы ему абсолютно доверяем. Ты правильно сделал, что сразу приехал сюда.
Недели две назад, перед заходом солнца, рыбачка Олеся Семенчук увидела на волнах одинокую лодку. Похоже было, что сидевший на корме человек лишился ума: лодка плыла бортом к ветру и волны захлестывали ее. Парус оторвался от шкотов и полоскался на ветру. Того гляди, лодку перевернет!
Свежело, и хотелось скорее добраться до дома, но Олеся сказала братишке Петрусю, чтобы правил к лодке, — видно, беда случилась с неизвестным рыбаком.
Окровавленный, полузамерзший рыбак оказался совсем молоденьким пареньком, никак не старше Олеси. Он до того ослабел, что не мог поднять головы. Олеся хотела было забуксировать его лодку, но паренек остановил ее:
— Утопи мою лодку, сейчас же утопи!.. И про меня никому не сказывай...
В село они пришли затемно, и Олеся порадовалась, что по дороге к хате им не попалась ни одна душа.
Встревоженный таинственным происшествием, Пет-русь вскипятил воду. Ему было всего одиннадцать лет, но он жил у моря и наслышался рассказов про контрабандистов. Уж не контрабандист ли этот дядька? Сдать бы его, лешего, в милицию!
— Молчи, — шепнула Олеся, когда брат сказал ей о своей догадке.
Дрожащими руками девушка перевязала паренька,— в левом плече страшная сквозная рана, — натерла ему грудь и поясницу скипидаром, укутала одеялом, шалью и кацавейкой, а он лежал и долго еще цокал зубами.
— Олесе думалось: «Неизвестный — не злодей, а несчастный». И когда он пил воду, спросила:
— Откуда ты, хлопец? Как звать тебя?
— Лодку утопила? — с трудом прохрипел парень.— Никому не говори обо мне... До Одессы далеко ли?
. — Сорок две версты до города.
Паренек опустил голову на подушку и больше ничего не сказал.
...Минуло две недели. Никто в селе не знал, что в хате рыбачки Олеси жил посторонний человек, что все эти дни она спасала его от смерти.
Рана начала подживать (крепко просолила ее морская вода), но больного схватила горячка, и у него отнялись ноги.
Он часто бредил. И, слушая хриплый шепот, Олеся поняла, что спасенный ею парень и впрямь не злой человек.
Приходя в сознание, он тревожно и строго спрашивал:
— Олеся, чего я болтал?
— Сормово вы вспоминали какое-то, Волгу-реку, — отвечала она.
Но не только это узнала Олеся из бессвязных речей незнакомца. Да зачем тревожить больного!
— Больше ничего я не говорил? — допытывался парень. — Если я опять начну болтать, ты меня водой окати...
— Кто ты будешь? Родня-то твоя где? — спрашивала больного Олеся, наклоняясь к изголовью.
Он молчал, будто не слышал, и опять бредил, требовал сапоги, пел «Смело, товарищи, в ногу». Де вушка закрывала ему ладонью рот и шептала братишке:
— Беги на двор, погляди, нет ли кого под окнами... На четырнадцатый день утром Олеся написала записку и послала Петруся в город, в Губчека, а на следующую ночь в хату тихонько постучались. Олеся вышла в сени, окликнула:
— Кто там?
— Олесе Семенчук письмо...
Вскоре Олеся и какой-то мужчина вынесли паренька по огородам к кустам, где стояла запряженная в тарантас лошадь, уложили его.
— Спасибо тебе, красавица! — сказал мужчина и пожал Олесе руку. — Запомни: не видела ты нас.
— До свиданья, Олеся! — прошептал парень.— Я еще увижу тебя. Я со дна морского тебя достану.
— До свиданья! — прошептала она.
Лошадь скрылась в темноте, а Олеся все еще стояла у черных рогатых кустов. Ей казалось, что, кроме покойных родителей (их по весне убили бандиты), кроме единственного родного брата Петро, у нее никого и никогда не было ближе и роднее этого больного чернявого парня. Неужели он только затем и появился, чтобы исчезнуть, так и не назвав своего имени?
К удивлению Яшки Лимончика, часовщик Борисов назначил ему дневное свидание в кабачке Печесского. Они сидели за тем же столиком, у оркестра, где у Яшки произошла печальной памяти встреча с Ермаковым.
Борисов был в костюме портового рабочего, Лимончик также предпочел явиться в скромной одежде мастерового.
Настороженно глядя на входную дверь, Яшка тихо спросил:
— Зачем мы заявились в этот кабак? Нас же, того гляди, схватят тут, как пить дать, схватят.
— Вы ничего не понимаете —спокойно ответил Борисов, наливая в стакан пива.— Здесь сейчас самое безопасное место. Никитину в голову не придет, что мы днем сидим в таком месте.
Борисов отпил пива и закусил снетками.
— После провала Орехова вам нужно исчезнуть из этого города. Я даю вам отпуск на полгода. Вас должны забыть в Одессе. Антос доставит вас в Стамбул.
Яшка с равнодушным видом пил пиво.
— Но для этого... — Борисов помолчал. — Перед этим вы должны либо уничтожить «Валюту», либо сделать так, чтобы она недели на две вышла из строя. Антос не любит встречаться со «Старой черепа хой».
— А я люблю легкую работу,— иронически процедил Яшка. — Это все-таки легче, чем поймать за хвост комету...
— Если надо будет, поймаете и комету,— сухо сказал часовщик.
Серафим Ковальчук затосковал. Может быть, он просто устал: такая жизнь — ни сна, ни отдыха! Домой скоро дорогу забудешь. Шкалика с друзьями выпить некогда, словом перекинуться.
Сегодня утром, улучив минутку, Серафим попытался было побеседовать с Андреем Ермаковым по душам и откровенно признался, что ему надоело чуть ли не круглые сутки мотаться на шхуне у прибрежных скал: «По настоящему делу душа тоскует». Ермаков озлился: «Какого еще настоящего дела тебе захотелось? Водку, что ли, давно не пил?..»
«А неужто грех пропустить стаканчик? С голоду да с устатка и два не повредят! Одна радость на «Валюте», что в море...»
В таком настроении боцман возвращался под вечер из финансового отдела, где получал денежное содержание для команды шхуны. На Канатной улице его окликнули:
— Сима Пулемет! Здоров, старик!
Ковальчук оглянулся. Его догонял Фомин, которого списали с «Валюты». «Ишь ты, франтом каким вырядился: новое пальто построил, кепку фасонистую напялил».
— Ты откуда взялся?
