Народу в сквере было полно. Все вокруг становилось то белым, то красным, то зеленым. Мы задирали головы, и над нами плавно кружились искуственные звезды. Мы сразу оглохли. У меня болели уши, и я закрывал их ладонями, и от каждого толчка в голове становилось все шумнее. Я таращил глаза и крепко держался за маму, чтобы совсем не сойти с ума от
этих толчков. Каждый выстрел становился все тише и тише. Кто-то рядом целовался. Кто-то пил водку, прямо здесь, в сквере. Милиционер ходил кругами и смотрел за порядком.
Хотя какой тут мог быть порядок?
А потом мы медленно и устало побрели домой.
Когда мы вошли в квартиру, я вдруг увидел на мамином лице и на халате большие черные хлопья. Как от сажи.
– Мама, ты грязная! – заорал я.
Она посмотрела в зеркало, и засмеялась, и провела по лицу ладонью.
– Ничего, – сказала она тихо, почти неслышно. – Это от салюта. Вот что от него остается.
Я подошел к окну. Во дворе я увидел Женьку Хромого. Он стоял с фонариком и светил себе под ноги. Получалось, что в темном дворе дрожит и светится маленькое пятно.
Я открыл окно и закричал:
– Женька! Оно не здесь падает! В других дворах! Дальше!
Но он не поднял голову и не посмотрел на меня.
Мама принесла мне фонарик.
– Ну, ты идешь? – спросила она. – Или все-таки останешься дома? Пожалуйста, только недолго. Пожалуйста.
Я смотрел на фонарик и не понимал, что происходит. Мне совершенно не хотелось никуда идти. Но и признаться в этом я не мог. Никак не мог.
Когда я вышел во двор, Женьки уже не было.
«Что же делать? – подумал я. – Может, обратно домой пойти?»
Ноги сами перенесли меня через улицу Трехгорный вал. В сквере было по-прежнему людно. Какие-то личности ходили между кустов с фонариками и что-то искали.
На земле валялись, выхваченные слабыми неровными лучами, какие-то бутылки, стаканчики из-под мороженого, пустые пачки от сигарет, окурки.
– Нашел! – крикнул кто-то. И мы сразу подбежали к нему.
Он держал в руке что-то бесформенное.
– Горячо! – радостно сообщил он. – Горячо же, елы-палы!
Мне почему-то хотелось плакать. Я устал искать неизвестно что.
Во дворе стоял Колупаев и ждал меня.
– Оно не здесь падает, – сказал он сурово. – В другие дворы. Дальше. Там уже ребята целые кучи насобирали. Нам, как всегда, кукиш с маслом.
– А что падает-то? – досадливо спросил я. – Ты хоть видел?
– Не знаю, – пожал плечами Колупаев. – Темно же. Да вроде ракет. Только воняют.
Мы залезли на столик для домино, врытый в землю рядом с песочницей. Он был старый и немного покачивался.
Мы стояли и смотрели на небо.
В небе стреляли одиночными ракетами. Небо было светлое и чистое, как днем. Горела красная звезда на высотке у метро.
– Праздник, на фиг! – сказал Колупаев непонятно. – И дождь, на фиг, кончился.
– Пошли домой, – попросил я.
Но мы никуда не пошли. Мы включили фонарики и еще долго ходили по двору.
Пока свет фонариков окончательно не ослаб.
ГАРАЖ
У отца Сереги-маленького, который жил в нашем доме на девятом, последнем этаже, был во дворе гараж. Гараж с машиной был тогда настоящим богатством. (Гараж этот до сих пор сохранился, я недавно проверял, только он уже немного покосился, ворота почти на треть ушли в землю, и машину в нем держать, скорее всего, нельзя.)
Вот чего я, к огромному сожалению, не помню (а врать не хочу) – это какой марки была машина у отца Сереги-маленького. Скорее всего, это был «Москвич»-400.
Он выходил из подъезда всегда со связкой ключей в руке. Это был маленький сухой мужчина, в шоферской куртке, с темной кожей лица и железными вставными зубами. Медленно пересекал наш двор, открывал замок, снимал засов. Затем он заходил в гараж и доставал оттуда, как мне казалось, всякую разную рухлядь – брезент, старые газеты, тряпки. Расстилал все это перед машиной. Затем он снимал спецовку или старую куртку и аккуратно стелил сверху, подкладкой вверх. Затем выводил машину – ровно настолько, чтобы она наполовину заезжала на брезент, на старые газеты и тряпки, расстеленные на асфальте. И осторожными движениями заползал под машину, вместе с маленькой кожаной сумкой и китайским фонариком.
Его ноги в стоптанных ботинках торчали неподвижно. Иногда он лежал там целый час, иногда вылезал через десять минут.
На открытом воздухе благородный металл, из которого был сделан капот, начинал дышать и светиться внутренним светом. С круглых огромных фар медленно стекала вода. Резко пахло машинное масло. Отец Сереги-маленького садился в кабину и включал дворники. Раздавалось сухое пощелкивание, и с неприятным скрипом дворники начинали ездить по абсолютно чистому стеклу.
Мы окружали его маленькой плотной толпой и задавали разные нелепые вопросы.
– Дядь Володь! А у вас машина сколько лошадей?
– Дядь Володь! А вы «Волгу» обогнать можете?
– Пошли отсюда вон! – говорил он раздельно и тихо.
Мы замирали на какое-то странное тягучее мгновение. Я хватал за руку Бурого или Колупаева, чтобы не пропустить самое главное.
– Я непонятно сказал? – говорил отец Сереги-маленького еще чуть громче.
Мы молчали и стояли как вкопанные.
И тут он взрывался, наподобие нынешних китайских петард.
– Пошли вон, подонки! – орал он на весь двор.
Взяв в руки гаечный ключ, он гнался за одним из нас, потом за другим, потом за третьим.
Это был странный аттракцион, который повторялся каждый раз с точностью до секунды.
Мама порой выбегала во двор в тапочках и хватала меня за руку, чтобы объяснить положение вещей.
– Он же больной человек! – страшным шепотом говорила она. – Зачем вы над ним издеваетесь?
Вообще все мамы нашего двора видели из окон, что происходит возле гаража, но поделать с этим ничего не могли.
– А вдруг можно с ним как-то договориться? – тяжело вздыхая, говорила мама Сурена.
– Нет, но вы поймите! – горячилась моя мама. – Ведь гараж-то возле котельной! Возле теплоцентрали! А если пожар, взрыв какой-то, я даже не знаю! Машина-то старая уже. Я уже не говорю, что гараж находится практически на детской площадке!
– Конечно! – горячо подхватывала мама Сурена. – Он же вообще на ней не ездит. Зачем тогда ремонтироваться?
– Да нет, я вам говорю, нужно написать в райисполком, – убеждала ее моя мама. – И вообще прекратить это безобразие.
Но ни мой папа, ни папа Сурена вмешиваться в эту историю с гаражом совершенно никак не хотели. Видимо, оба они твердо стояли на том, что никакой реальной угрозы от отца Сереги-маленького нет, а нам нужно просто надавать по шее.
Не знаю, как обстояло дело в других семьях, но в нашей семье надавать мне по шее было как-то некому. По крайней мере, по этому конкретному поводу.
Ну как, скажите,
