барабан вообще отставал, но именно в этих странных разрывах была какая-то дикая сила.
Я слушал и продолжал лежать на кровати, потому что сразу все понял.
Это был вторник или понедельник, но мы не учились. Наступили каникулы. Поэтому все ребята, кто был дома, вышли во двор. Все знали этого человека, и вот он лежал, весь осыпанный цветами и мертвый.
Ребята стояли позади взрослых и молчали. Я это видел сверху, потому что во двор не вышел. Я как будто оцепенел.
Ведь я же обязательно его увижу, думал я, наши глаза обязательно встретятся. Я же обязательно должен буду к нему подойти.
Что я ему скажу? Я думал над этим и никак не мог решить.
«Прости, Серега»?..
Или еще что-то другое?
Весь день я слонялся по комнате. Во дворе никого не было. Все куда-то разбежались.
Вдруг мама зашла ко мне и довольно грубо сказала:
– Ну ты что? Все еще в своих мыслях копаешься? Иди зайди хоть ненадолго.
– Мам, а что я ему скажу? – неуверенно спросил я.
– Да неважно! – чуть не закричала она. – Это неважно, что ты скажешь! Придумай что-нибудь! Там уже все ваши ребята сидят! Вечно у вас, у мужиков, какие-то дурацкие вопросы в таких ситуациях! Иди! – и мама в сердцах вытолкнула меня на лестничную площадку.
Я долго простоял один в тишине подъезда. Потом стал подниматься по лестнице на последний девятый этаж. Поднимался долго. Стоял в пролетах и думал.
«Ничего не буду говорить, – решил я. – Просто пожму ему руку и буду молчать».
Так я и сделал.
Дверь в квартиру была открыта.
Так всегда бывает на поминках.
Нет, она не была распахнута настежь, она просто была приотворена.
В прихожей толпились незнакомые взрослые люди, курили, что-то деловито обсуждали.
– Тебе сюда! – сказали они и открыли дверь в маленькую Серегину комнату.
Там уже были все наши, человек десять.
Кто-то сидел на диване, прислонившись спиной к стене с ковриком. Остальные кто где. Сереги в комнате не было.
Колупаев подвинулся, и я тоже сел на диван, спиной к оленю на коврике. Вернее, втиснулся между Колупаевым и Суреном.
Мы очень долго молчали. Просто сидели, и все.
Вошла мать Сереги-маленького с блюдом. Обнесла нас всех, и мы взяли по бутерброду с колбасой.
Колупаев взял два бутерброда.
– Хочешь? – спросил он меня.
– Нет, – ответил я.
– Ну и дурак, – сказал он с набитым ртом, – на похоронах всегда едят и пьют. Так полагается.
Тут вошел Серега и тоже сел между нами на диван, спиной к оленю.
Мы опять молчали. Я уже привык молчать и только иногда смотрел в окно, на дождь, а иногда на Серегу.
Нос у Сереги был красный, а сам он довольно часто хлопал глазами и вытирал лицо рукой.
– Ты не три глаза-то, ексель-моксель! – сказал Колупаев. – Заразу занесешь!
Демочка (он сидел на полу) повернулся вдруг к нашему дивану и спросил у Сереги:
– Его похоронили или в крематории сожгли?
Серега помолчал, вдруг встал и сказал:
– Сейчас спрошу.
Он вышел из комнаты, вернулся смущенный и сказал:
– Похоронили, а что?
– А ты чего, на кладбище не ездил, что ли? – удивился Демочка.
– Нет, – сказал Серега. – Мать сказала, она потом со мной съездит. А то я реву все время и ее нервирую. А она же одна все делает. Родственников нет никаких.
Серега вдруг опять задрожал, закусил губы и бросился головой на диван, между наших ног.
Мы убрали ноги и стали смотреть на него, не зная, что нужно делать.
– Я не могу! Не могу! – мычал Серега сквозь слезы. Голос его отдавался в диване и звучал глухо и странно.
– Воды надо принести! – сказал Колупаев.
– Нет! Не надо! – вдруг запротестовал Серега. – А то мать догадается. Она запретила мне плакать. А я не могу!
Постепенно Серега кое-как успокоился.
– А с машиной что будете делать? – спросил Бурый.
– Продадим, наверное, – пожал плечами Серега и сглотнул. – Только она не стоит ничего. Вот я вырасту, я себе настоящую куплю машину. «Волгу» или «мерседес». Я за копейки не буду работать, как отец.
– Ты о нем так не говори, – сказал Демочка.
– Почему? – удивился Серега.
– Так он здесь же еще. Ты что, не знаешь?
Серега молчал и смотрел на Демочку странными блестящими глазами.
– Девять дней должно пройти, – тихо сказал Демочка. – Тело-то закопали, а он сам где-то тут... Должен быть тут, – вдруг поправился он.
– А чего ж он делает-то девять дней? – спросил Колупаев. – Наблюдает за всеми, что ли?
– Не знаю, – сказал Демочка. – Слушает. Смотрит.
И он как-то странно махнул рукой.
В воздухе комнаты, тяжелом и душном, вдруг очертилась какая-то фигура.
Я зажмурился.
– Дурак ты, – вдруг сказал Серега упрямо и насмешливо. – Веришь в эти сказки.
В комнату заглянула Серегина мать.
– Знаете что... – попросила она. – Вы тут больше не сидите. Возьмите его и идите погуляйте. Пусть проветрится. Три дня уже из квартиры не вылезает.
Мы обулись и вышли во двор.
Во дворе все было как всегда.
Серега сел возле старого тополя и стал смотреть на свои окна.
Было тепло. Наступило капризное московское лето. В воздухе пахло бензином, асфальтом, землей, такими знакомыми и родными запахами.
– Что же они девять дней делают, эти духи? – вдруг напряженно спросил Серега.
– Наверное, мстят кому-нибудь? – предположил я.
Демочка задумался.
– Только не ври, – тихо попросил его Серега. Теперь он смотрел в небо, и я помню этот его взгляд. Не каждому ведь дано что-то увидеть в небе кроме самого неба.
– А чего врать? – сказал Демочка. – Сплошь научные факты. Один дух даже вон кругосветное путешествие совершил.
– Чего совершил? – не поверил Колупаев.
– Ну... это... была клиническая смерть у одного мужика, короче. Его только на третий день откачали. Короче, сердце у него опять заработало, – сказал Демочка, осторожно покосившись на Серегу. – Ну вот, он просыпается, а его врачи спрашивают: вы где, мол, были? Видели там что-нибудь? И он им описал все страны, Париж там, Лондон, ну, куда он летал. Во всех подробностях. Даже карту, по-моему, нарисовал.
Мы помолчали.
– Отец в деревню полетит, – сказал вдруг Серега. – Он всегда туда летом ездит на две недели.
– Может, хватит, а, Демочка? – тихо попросил Сурен.
