Я и сейчас довольно хорошо помню, что мы стояли под ленивым редким дождем и смотрели внутрь, а там, внутри, горел свет и возился с мотором отец Сереги-маленького. Мы стояли на довольно безопасном расстоянии, где-то в районе песочницы, и дождь поливал наши лица, а мы были насквозь мокрые и счастливые. Лампочка в гараже горела вполнакала, были видны грубые кирпичные стены, края машины матово светились из полумрака, лобовое стекло казалось темным, почти черным, и лишь фары у машины зловеще поблескивали, как в фильмах про Великую Отечественную войну.
Но самым загадочным во всей этой истории было то обстоятельство, что и Серегу-маленького отец точно также не подпускал к гаражу!
При этом Серега был, конечно, совершенно страшным патриотом своего гаража, своей машины и вообще всего.
– Он знаешь как ездит! – кричал он, бывало, на Колупаева, когда тот начинал к нему приставать.
– Ну как, как? Как он ездит? – хмурился Колупаев.
– Как бог! Понял? – говорил Серега-маленький, и было видно, что губы у него в любой момент готовы задрожать – от гордости и от обиды.
– Не понял! – говорил Колупаев.
– Не понял, иди пописай! – орал Серега-маленький. – Может, моча от мозгов отхлынет!
Тогда Колупаев брал Серегу, относил его к стене и прижимал между ног коленом.
– А что ж он тебя в гараж не пускает, а? – говорил он тихо.
После чего Серега начинал глухо рыдать, отбегал шагов на десять и бросался в Колупаева мелкими и большими камнями и кусками асфальта, какие попадались под руку. Иногда он не появлялся во дворе после этого день, иногда два, а иногда и целую неделю.
Конечно, всем было хорошо известно, что иногда Серегу все-таки можно было увидеть в кабине этого старинного автомобиля, медленно выезжающего на большую дорогу. Но и об этих редких моментах Серега говорил как-то не совсем понятно:
– Это чтобы мотор не застоялся! А так бы он вообще выезжать не стал!
Иногда Колупаев вдруг подходил к гаражу и изо всех сил бил ногой по железным дверям.
– Сожгу к чертям! – тихо говорил он. Мы ему совершенно не верили, и лишь малышня замирала в ужасе от этих жутких клятв и обещаний.
– Ну давай-давай, сожги! – с тихой ненавистью говорил ему в такие моменты Серега-маленький.
– И сожгу на фиг! – отвечал Колупаев еще более тихим и страшным голосом.
– Ну давай, сожги! Может, тебе и бензинчику принести?
– Конечно, принеси! И спичек тоже принеси! И газету старую давай принеси! И зажигалку, на фиг, давай принеси! – с ненавистью и тихо говорил Колупаев, сверкая белками глаз, как цыган из фильма «Неуловимые мстители».
Так они еще долго разговаривали, перечисляя все те предметы, которые могли иметь отношение к возгоранию огня: сено, солому, огнетушитель, дрова, уголь, карбид, порох и так далее.
Часто я пытался образумить Колупаева такими простыми словами:
– Колупаев, кончай бузить насчет гаража! Серега-то чем виноват?
Колупаев поднимал на меня тяжелый взгляд и отвечал коротко:
– Виноват!
И я понимал, что спорить с ним бесполезно.
Но однажды произошло событие, которое вдруг изменило то, что казалось мне вечным и незыблемым.
Был обычный серенький день.
Серега-маленький вдруг начал что-то такое говорить насчет того, что «эта машина может сто двадцать километров выжать», как вдруг Колупаев подскочил к нему и, подняв носком ботинка кучу песка перед его носом, с глухой яростью сказал:
– Молчи, понял?
– Почему это? – набычился Серега, и мы приготовились к обычному кровавому сценарию, но вдруг все пошло совсем не так, как всегда.
– Потому что это не твоего отца машина! – заорал Колупаев.
Он скрутил Серегу-маленького и сказал ему прямо в лицо:
– Если бы это была его машина, он бы давал тебе в гараж заходить! Понял? Это не его машина!
От этой дикой идеи мы все прямо-таки оцепенели.
Стало тихо и страшно.
Серега-маленький не заплакал, а только странно улыбнулся и пошел домой.
Ночью я лежал и думал, что же будет дальше? И не убьет ли психованный отец Сереги-маленького (или сам Серега) моего глупого друга? И не сожжет ли Колупаев гараж, как обещал? Или ничего это не будет? И что тогда будет? От всех этих мыслей я захотел даже заплакать, но слезы почему-то все никак не шли, я пошел на кухню, выпил водички, и мама сказала мне спросонок:
– Хватит уже шастать туда-сюда.
Утром я проснулся рано от тревожных предчувствий и выглянул в окно.
Отец Сереги-маленького возился с машиной уже, наверное, часов с восьми утра, и когда мы наконец вышли и заняли боевую позицию в районе песочницы – он, конечно, порядком подустал. Однако при этом он еще долго не вылезал из-под машины, выдерживая паузу.
Наконец дядя Володя вылез из-под машины и, коротко взглянув на нас, сказал очень простую фразу:
– Сынок, иди ключ разводной принеси. И попить тоже, стакан водички.
Серега в ту же секунду помчался домой. Редко мне потом доводилось в жизни видеть человека, который бегал бы с подобной скоростью.
Обратно он возвращался медленно и торжественно, держа полный стакан в вытянутой руке.
Дядя Володя медленно выпил воду и не очень громко сказал:
– Иди давай, поможешь.
Серега на подгибающихся от счастья ногах вошел в гараж и скрылся там, в глубине.
Колупаев постоял еще немного и, пожав плечами, поплелся домой.
А потом было вот что.
Сразу после моего дня рождения, дождливым днем, как-то очень странно погиб отец Сереги-маленького, владелец единственного в нашем дворе гаража и старого автомобиля.
Он вышел из подъезда, как всегда, в своей старой шоферской кожаной куртке, ободранной на рукавах, но еще достаточно прочной, нахлобучил кепку и шагнул с бордюра на асфальт.
Долго мы потом ходили вокруг этого места, смотрели и думали: как же так?
Ведь сколько раз мы тут прыгали, сидели на нем, даже спотыкались, и ничего.
А он шагнул, поскользнулся и ударился головой о камень.
Перед окнами нашего дома долго стояла «скорая».
– Плохо кому-то, – озабоченно говорила мама, кормя нас завтраком. – Надо же, как долго стоит. Наверное, сердце у кого-то прихватило.
Была суббота, и лил такой дождь, что никуда не пойдешь. Я тоже припал к окну и вдруг увидел, как из дома выносят носилки. За носилками шла мать Сереги-маленького и он сам.
Здоровые санитары в плащах шли тяжело, но привычно. Они запихнули носилки в салон на какие-то рельсы, мать влезла туда же, а Серега остался один.
Он стоял один под дождем и, подслеповато прищурясь, смотрел вверх, на наши окна.
Я быстро спустился и встретил его там, в подъезде.
Он стоял возле батареи.
– Здорово, Серый! – сказал я. – Чего случилось-то?
– Отец умер, – сказал Серега.
– Отец? – зачем-то переспросил я.
Он молчал. Я тоже помолчал, а потом ушел наверх, к себе домой.
А утром третьего дня я проснулся от того, что во дворе грянул оркестр.
Это была живая музыка. Трубы, барабан с тарелками. Один инструмент чуть-чуть не успевал за другим,
