Ямочкина я больше никогда в жизни не видел.
ГЕНИЙ ДЗЮДО
Так совпало, что той зимой, когда Мишке исполнился год, умерла моя бабушка в далеком калужском городе Спас-Деменск.
Мама сообщила мне это печальное известие, когда пришла с работы. Я сидел тихо и ничего не говорил. Бабушку я помнил плохо. Ее, правда, однажды вызывали в Москву сидеть со мной из Спас-Деменска.
Насколько я помнил, она терпеть не могла лифт и городскую пищу и здорово стреляла из игрушечного пистолета пластмассовыми шариками.
Было странно сознавать, что ни одного дедушки и ни одной бабушки у меня уже нет, но что же делать – мои родители были очень поздними детьми.
Короче, мама с папой уехали на похороны в Спас-Деменск, но меня с собой не взяли.
Мама собиралась вызвать из Калужской области, из города Спас-Деменска, родственницу, тетю Катю Марусеву, в целях экстренной семейной помощи.
Вся моя жизнь теперь состояла из одних больших изменений, привыкнуть к которым я никак не мог – тем более что изменения эти шли непрерывным потоком.
Тетю Катю я, в принципе, хорошо знал, она когда-то и со мной точно так же «сидела», экстренно помогая маме, и об этом времени сохранилось немало рассказов.
Рассказы рассказами, но когда тетя Катя приехала из Спас-Деменска, я ее почему-то сразу не узнал.
Отдаленные воспоминания вызывали лишь ее рыжие волосы. А больше ничего. Оказывается, сделал я открытие, маленькие дети ничего не помнят! Вот пройдет время, Мишка тоже вырастет. И тоже не будет помнить, как я с ним гулял в сквере, таскал его на плечах, кормил с ложки и делился с ним салатом оливье.
Это было, конечно, обидно.
Тетя Катя погладила меня по голове и стала торопливо спрашивать, что я люблю есть, что я люблю пить, какие вообще у меня привычки, и при этом непрерывно смеялась.
– Да все я люблю, – мрачно сказал я. – Вы, тетя Катя, должны уже не обо мне думать. А вот о нем, о Мишке.
Тут тетя Катя опять весело засмеялась и заявила, что ей хоть один, хоть трое, хоть пятеро, хоть десятеро – это все равно, она всех может накормить и за всеми присмотреть.
– Почему трое? – подозрительно спросил я. – Тут только мы с Мишкой. А третий-то кто?
– А Славик как же? – обиделась тетя Катя. – Он же с нами будет жить.
Про Славика-то я и забыл! Это был сын тети Кати, которому в то далекое время исполнилось, наверное, лет пять.
Тут я насупился и ушел в свою комнату.
А когда туда зашла мама и решила узнать, что происходит, я мрачно заявил, что жить целое лето с тетей Катей, Славиком, Мишкой и еще там с кем-то, с кем мама решила меня оставить на даче, я не хочу.
На что мама, в свою очередь, мне заявила, что жить летом в Москве я тоже не буду, и что меня могут отправить, например, в пионерский лагерь, если я настаиваю.
– Мишке летом нужно жить на даче. А ты как хочешь. Это уж каково будет твое желание, – спокойно заявила мама.
– А ты-то часто на дачу будешь приезжать? – спросил я после некоторой паузы.
– Часто, – улыбнулась мама. – Каждый день.
Дача в то лето у нас была, надо отметить, совершенно необычная – государственная. На такой даче мы жили в первый и последний раз в жизни.
Обычно мы «снимали у хозяев», и хозяева жили с нами по соседству, в том же доме, поэтому туда было нельзя, сюда нельзя, сиди целый день на одном месте, вот тебе и вся дача.
А тут в нашем распоряжении оказался целый двухэтажный заброшенный дом, да еще огромный заросший участок, на котором пару лет никто ничего не пропалывал, не собирал и вообще за порядком не смотрел, как сказала тетя Катя.
На участке этом ничего не росло, кроме огромной зеленой редьки, которая была необычайно вкусна, да еще кривых вишенных деревьев и дикой крапивы высотой с меня.
– Ну это ж надо, такую землю бросить! – возмущалась тетя Катя. – Тут же и огород был, и теплицы, и сад. И дом какой был крепкий, а сейчас что – одно гнилье...
Меня, в отличие от тети Кати, ничего тут особо не возмущало.
Мне все, наоборот, очень нравилось, а самое главное, нравился здешний простор. И вообще все устройство нашей жизни.
Тетя Катя в основном воевала со Славиком, который и меня безуспешно пытался втянуть в свои каверзы. Он постоянно пытался что-нибудь поджечь.
Мишка сидел в манеже и грыз игрушки. Больше его ничего в жизни пока не интересовало.
Меня же интересовали разные окрестности, которые Славику, слава богу, были пока еще недоступны.
Я садился на велосипед и уезжал на целый час. Иногда ехал в ближний лес. Среди редких сосенок петляли тропинки. Долго ездить в лесу один я боялся, потому что не хотел встретить какого-нибудь маньяка, которыми меня пугала тетя Катя. Поэтому я бросал велосипед возле дороги и долго, бесцельно и бездумно лежал на спине.
В лес я заезжал по дороге в магазин.
В сельском магазине я покупал батон хлеба, бидон молока или иногда еще бутылку подсолнечного масла – а больше
в нем и нечего было покупать, кроме дешевых конфет, спичек, соли и керосина.
Иногда приходилось стоять целую очередь и слушать, что говорят взрослые люди.
Мужики и деды обычно курили молча, а женщины болтали всякую чушь.
– А масло опять на пять копеек подорожало!
– Безобразие какое! И главное – какое масло? Один осадок.
– И хлеб, говорят, подорожает с Нового года.
– Иди ты!
– Вот тебе и иди ты. Точно подорожает. И молоко, и сахар.
– А Марьевых ограбили. В дом ночью залезли и все унесли.
Тут я начинал слушать более внимательно, потому что единственной вещью, отравлявшей мне это свободное и просторное лето, был страх.
Я все время боялся, что нас тоже ограбят, залезут ночью в дом. Да еще и зарежут, если хочешь.
Тетя Катя запирала дом на здоровенный засов – вечером, перед сном, после мытья ног.
Но я долго не мог заснуть, потому что было еще светло, и напряженно думал. Думал я вот о чем. Мы все вместе с тетей Катей, Мишкой и Славиком занимали в доме две комнаты на втором этаже. А всего комнат в доме было столько, что я даже не мог их сосчитать. Я лежал и думал о том, что воры могут неслышно и незаметно залезть в окно первого этажа.
Первый этаж мы сразу решили не занимать, потому что там было совсем уж грязно и все разломано.
– Бомжи жили! – сказала мама. – Люди такие, бездомные, – объяснила она мне. – Они тут зимой грелись, спасибо, весь дом не сожгли. Видишь, тут вот они спали, на этом тюфяке. Господи, гадость какая, – сказала мама и закрыла за собой дверь.
Больше эту дверь она никогда не открывала, хотя и грозилась целое лето вымыть весь дом, навести везде порядок. Но времени у нее на это не было. По будням она приезжала поздно, а то и совсем не приезжала: оставалась в Москве, несмотря на данное мне обещание. Оставаться в Москве мама не любила, потому что волновалась за Мишку и немножко за меня. Но и другого выхода у нее не было – началась срочная работа.
– Ну что же я, ночной электричкой поеду? – сокрушалась она.
Если мама приезжала нормально, часиков в семь или восемь, я уже, конечно, ничего не боялся. Я
