– Тут где-то! Вроде! – неуверенно сказал Колупаев и оглянулся.
Колупаев садился на корточки, распихивал руками снежные комья и ругался.
– Ну где же он? – орал Колупаев в темноте, освещенной странным светом с неба и с реки. – Ну должен быть здесь!
– Должен быть? Или не должен быть? – тряс я его за плечи.
– Должен! Должен! – отталкивал меня Колупаев и вновь продолжал искать.
Потом он еще немного побегал и попрыгал вокруг меня, остановившегося в скорбном недоумении над обрывом, и сказал:
– Знаешь чего, Лева! Я понял. Двор-то был не тот!
– А крестик? – уныло спросил я.
– Вот то-то и оно! – загадочно пробубнил Колупаев. – А крестик-то, действительно, откуда взялся? Я вот тоже думаю...
Мы пошли назад сквозь забор, повернувшись задом к Москва-реке.
Где-то там гудели машины, сияли сталинские башни на Кутузовском проспекте, важно расхаживали милиционеры по мосту возле гостиницы «Украина», стуча валенками.
А мы, спотыкаясь о всякие палки и железки, шли назад.
– Так! – сказал Колупаев. – Начинаем все сначала! Если ящик не тот, значит, и двор не тот.
Мимо нас протрусила собака, подозрительно оглянувшись.
Над каким-то далеким подъездом грустно горела одинокая лампочка.
– Туда! – заорал Колупаев, весело подпрыгивая на ходу.
Я плелся за ним, хмурый и несчастный.
– Точно! Вот ящик! – заорал Колупаев, увидев под забором какую-то сломанную коробку из-под посылки.
Я подошел к ней и пнул ногой. Она перевернулась фанерным истерзанным боком, и я прочитал надпись, сделанную когда-то несмываемым химическим карандашом:
«Одесса, улица Ленина, дом 18, квартира 40. Яхимовичу Шурику».
– Колупаев! – сказал я. – Я тебя умоляю. Прекрати это издевательство. Признайся, что никакого склада нет. Я больше не могу.
– Ты чего, Лева? – неприятно удивился Колупаев. – Ты чего, обалдел? Мы только начали! Ведь пойми, днем его искать нельзя! Все же нас увидят! А ночью другое дело. Рассуди головой. Это не так просто.
– Я больше не могу, – просил я. – Пожалуйста, скажи, что это неправда.
– Да как же я могу тебе это сказать? – искренне поразился Колупаев. – Что же, я врать должен?
Тут я окончательно сломался и надолго замолчал.
Мы шли уже довольно долго, сквозь совершенно незнакомые дворы, распугивая кошек, колотя по дверям, пиная пустые емкости и распевая песню: «Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна!».
Всем этим занимался Колупаев, а я понуро замыкал процессию.
– Так! – сказал Колупаев. – Ну вот, кажется, мы и пришли. Теперь придется немного покопать. Некоторые приметы указывают нам на место захоронения.
– Чем копать? – покорно спросил я.
– Чем? – простодушно оглянулся Колупаев. – А вот... дощечка.
Я сделал несколько копков в мерзлой земле и измерил углубление. Оно было глубиной сантиметров пять. Руки мои дрожали, а из носа текла огромная капля.
Неожиданно я обнаружил, что Колупаева нет.
– Ты где? – заорал я. – Ты где?
...Он стоял метрах в десяти от меня, скрытый тенью от очередного забора, и с интересом следил за моими движениями.
– Лева! – проорал он, и его голос, как и полагается в приключенческих романах, был тут же унесен порывом ветра. – Я понял. Мы опоздали. Видимо, его уже выкопали.
Я медленно встал и сделал несколько шагов.
Колупаев не мог сдержать широкой улыбки.
– Так получилось, Лева! – улыбался он все шире и шире. – Его выкопали, наверное. Ну так получилось. Я тебе не наврал. Гадом буду, умереть не встать.
Наконец Колупаев дико заржал, и я тут же бросился его бить.
Все напряжение и весь страх последних дней выплеснулись из меня в этом диком поступке.
Никогда ни до, ни после я не нападал на Колупаева с этой гнусной и кровожадной целью.
Он сначала вяло отпихивался, очень удивленный моей прытью, а потом, разозлившись, коротко ударил мне по носу.
Пошла кровь.
Я сидел на земле и тихо рыдал.
Колупаев сидел рядом со мной и виновато оправдывался:
– Лева! Ты чего? Ты чего? Ты же сам любишь... все такое... Ты же сам говорил...
Грустно горела единственная лампочка над подъездом, шумел огромный весенний ветер над склоном горы, ведущей вниз, к Рочдельской улице, и я был рад, что все это, наконец, прошло навсегда.
– Ну чего ты, Лева? Чего ты, прям, не знаю, драться полез... Ну даже странно. Ну чего ты, а? – продолжал бубнить Колупаев.
Но я старался не смотреть на него.
Старался изо всех сил.
СЕКРЕТНАЯ ПОЧТА
Однажды я просто шел через двор справа налево. Совершенно не могу вспомнить, зачем я выполнял этот нелепый маневр.
И вдруг я увидел на траве бумажку.
Бумажка как бумажка, мало ли валяется на земле разных никому не нужных бумажек?
Но эта была необычная. Она была чем-то похожа на письмо. Я осторожно поднял, развернул его и прочел:
Я показал это письмо Колупаеву, и он стал изучать его вдоль и поперек.
Он сел на бордюр, достал лупу и начал разглядывать письмо на просвет, вверх ногами и просто так.
– Почерк женский! – важно сообщил он мне.
– А как ты почерк определяешь: женский или мужской? – заинтересовался я.
– А у них все буквы круглые, у баб, – сказал он мне со смехом. – Такие ровные-ровные.
– А возраст? – заинтересованно спросил я.
– Возраст? – задумался Колупаев. – Ну как тебе сказать, возможно, особа лет десяти или примерно так двенадцати с половиной.
– Ты еще скажи, что особа лет примерно сорока или восемнадцати с четвертью, – возмутился я.
– Дурак ты, Лева! – сказал Колупаев, по-прежнему внимательно разглядывая письмо. – Меня другое беспокоит – оно здесь случайно лежит или для нас?
– Конечно, для нас! – воскликнул я. – Это же ежу понятно!
– Ну... если для нас, – сказал Колупаев, – тогда мы поступим с ним вот так.
После чего он взял свою лупу, поймал солнечный луч, и поджег письмо. Письмо сначала задымилось, а потом и вовсе стало красиво полыхать. Как это у Колупаева получилось без всяких спичек – я просто ума не приложу.
– Колупаев! – заорал я с некоторым опозданием. – Ты зачем это сделал? Ты что? Чокнулся, что ли?
