соорудит: сегодня уже темно, да и не очень-то к спеху. «Нагнала на себя страху», — подумал он о Валентине. А ведь с ним всё, как прежде: силу свою чувствует, с головой нормально, кружиться перестала. Разве когда с похмелья — так это не в счёт.
Кричала тоскливая осенняя птица. Всегда кричала эта птица, когда он приезжал сюда, словно плакала, жаловалась на судьбу свою, что так надолго Дмитрий её оставил. Он никогда не видел её. Но только наступала осень и он приезжал — она каждый вечер кричала и плакала…
— Что же ты хочешь рассказать мне? О чём тоскуешь, спрятавшись в чёрных ветвях пихт и елей? Лети к костру, живи здесь…
Она замолкала на некоторое время, будто слушала голос Лешего, потом снова начинала жаловаться. И так всегда…
Проводив солнце, Дмитрий поужинал и остался у костра чаёвничать. Тишина звенящая, только треск сушняка в огне иногда тревожил ночной покой. Дум не было — была только усталость в мышцах, ноги гудели от большого перехода. Пусть и далека его избушка от Буранова, зато никого нет, пришлых, чужих. Покойно здесь. Вода вон по камням журчит и перекатывается. Никто не нарушит тишины ни выстрелом, ни пьяной песней, как бывает на озёрах возле села, где стрельба да горланят пьяно. Одно, конечно, страшно бывает, что если случится несчастье какое — под зверя ли попадёшь или заболеешь, — то не выйдешь, навсегда здесь останешься. Если ещё в избушке, то полбеды — найдут да похоронят. А если в лесу болезного забуранит? Зверьё да вороны доведут своё дело до конца. По частям растаскают, и «никто не узнает, где могилка твоя».
Дмитрий вспомнил хорошего охотоведа Стёпу Рыжова. По тайге ходил всегда один, все угодья промысловые знал, да и не боялся ничего. А случилась вот беда с ним однажды. Уже в конце февраля пошёл по угодьям проверять, кто ещё капканы из нерадивых охотников не снял или захлопнуть поленился, в лето их беззаботно оставил на погибель молодых зверьков, от которых ни пушнины, ни мяса. А с участков все уже ушли, разбежались по домам.
Километров за шестьдесят ушёл, только сорвался в овраг, лыжи сломал. А снегу в распадках — по грудь, и силы на исходе. Страх появился, что уже не выйдет. Ночь у костра бессонную провёл, и что он этой ночью увидел, никогда никому не рассказывал. Только в лес больше ни ногой.
Сказал как-то Лешему подвыпивший Стёпа, что не одни мы в лесу и что если душой их не примешь, можешь и не вернуться, навсегда там останешься или умом тронешься. Добивался Леший у него объяснений, а тот за голову поймался, словно кто ему туда гвозди стал забивать, и пошёл. У порога только сказал, что надо было у отца спрашивать, тот много знал.
Кое-как тогда Стёпа до лесовозной дороги добрался. Видно, не смерть — на его счастье, лес поехали мужики воровать, подобрали его, в больницу доставили. На вид-то вроде здоровый был, только колотила его лихоманка, с неделю в больнице пробыл. Но с тех пор про тайгу забыл. До пенсии отсидел в охотобществе в конторе. Срок подошёл — вышел на пенсию, и ружьё продал, и сети. Стал дома кур разводить. Видно, много передумал человек и увидел, коль зарок себе дал в лес не ходить.
Костёр уже догорал. В сон стало клонить. Отодвинул котёл с ухой от костра, пошёл в избушку, лёг на медвежью шкуру и задремал. Даже не задремал — глаза только прикрыл, как голос вдруг:
— Заждался ты меня, милый… Я же не смогла прийти: снега кругом и холод жгучий, а солнце пряталось за тучи… Но ты так ждал! Была я рядом и от тебя на шаг не отходила, когда ты в каменных стенах, подобно угольку, тихонько угасал, там я рыдала. Я так тебя любила!!! Богов молила, чтоб ты встал! Сейчас окреп ты и свечою не угаснешь, и разум твой постиг по воле неба всё, что увидел ты, а многим не дано — юродивыми стали после Откровенья. На них нашло небесное затменье. Буровят что-то, люди не поймут. А ты же принял Божие знаменье! И выбрал ты не пряник и не кнут… Ты выбрал Слово! Доброту и нежность!
— Но почему ты так давно не приходила? Виною, видно, Валентина?
— Поверь, ты мне не изменял. Ведь в Валентине есть моя частица! Заботу о тебе я ей передала, как только в сон её вошла… Сейчас я тоже в твоём сне… Ты не ищи меня и не пытайся. И что со мною не пошёл — не кайся! Так нужно небу, родине и мне. Теперь мы только встретимся в огне. Тебе уже я говорила. Тогда навечно нас соединит не стылая, глубокая могила, а свет из солнечных лучей, и песню нам споёт наш свадебный ручей. Ты верь всегда, что я с тобой повсюду, где б ни был ты и где б ни жил, — травой вокруг, цветами буду! И ты ко мне, я вижу, не остыл! Я буду приходить, когда тебе невмоготу, когда и солнца свет покажется не мил, я буду приходить, чтоб ты меня простил. Я буду приходить.
— Отбрось же волос, покажи мне лик…
— Не надо, милый, пусть в памяти твоей останусь той же, когда постель с тобой делила. Так много времени прошло! Не стоит видеть увяданье… Сейчас тебя укрою на прощанье, и сквозняки из окон укрощу, и затеряюсь в сновиденьях. Я белой птицей улечу. Прощай же! Не тоскуй! Тоска подобна пауку, в тенетах её смерть. Опутает сильней цепей. Живи и радуйся светилу! Цветы люби — ведь это я. И запах их — любовь моя. Вдыхай его — животворящей силой твоя наполнится душа. Ко мне тогда ты будешь ближе, милый. Сейчас же спи. Пусть сон тебя в своей ладье качает! Пусть солнца луч всегда тебя венчает, при пробуждении несёт тебе тепло! А я уйду, чтоб снова возвратиться, когда почувствую, что жизнь твоя на грани. Так спи же, милый! Твой сон тебе приносит силы. А я твой сон оберегаю…
Дмитрий проснулся. Она снова пришла к нему после года отсутствия! Пришла, чтобы напомнить, что она есть и так же любит, как в той жизни, которая прокатилась, как одно мгновение. Сердце стучало гулко и как будто отдавалось от стен избушки. Он знал, что это только сон, как и тот, который был в беспамятстве. Но как хорошо с ней! Сердце выскакивает из груди… Но это ведь только сон, сон, и ничего больше! «Боже, это никогда не кончится, а не кончится потому, что я сам этого хочу, потому что думаю о ней постоянно… Нужно спросить Валентину, что она видела во сне?» Она ведь тоже изменила отношение к нему. Трясётся над ним, как над маленьким ребёнком. Раньше за ней он этого не наблюдал. Может, это всё из-за комы? Боится потерять, потому как любит? Опять время вопросов… Но ничего, всё станет глаже со временем, всё перемелется. И ответы, они сами придут, дай только время. Он задремал без снов, провалился, будто в яму, до самого утра.
Утро встретило Дмитрия дождём с мокрым снегом. Это был первый зазимок. Он хлестал по бревенчатым стенам и окну и наводил тоску, а хотелось в лес. Но куда пойдёшь в такую сырость? Мокрый снег лёг на траву, лёг на тропинку, ведущую к заводи.
Но вот скоро и зима опять ляжет, холодная, ветреная. Какая будет эта зима для него? Опять ли пройдёт в вопросах к самому себе и в переживаниях? Нужно накопить тепло в душе до первых холодов, тогда стужа нипочём. А без душевного тепла не вытянешь зиму, замёрзнешь: здесь ли дома — разницы никакой нет. Человек без внутреннего огня не жилец. Как только перестанет жечь тебя изнутри огонь — потухнут глаза, станут мёртвыми. А снова разжечь тот огонь трудно, бывает и невозможно. Много людей знал он, у которых погас этот огонь, и, чтобы как-то жить, они заливали в себя водку. Только ведь она не греет — она даёт только видимость тепла. А потом глядишь — замёрз где-нибудь бедолага, не дошёл до дома.
Дмитрий вышел под навес, набрал сухих дров и растопил глинобитную печь. Занёс котелок со вчерашней ухой и чайник. Потом забросил тонкую антенну на кедру, стоящую рядом с избушкой, и включил радиостанцию, которую купила ему Валентина. Среди шума и треска он услышал родной голос.
— Слава богу, живой, — донеслось издалека.
Двадцать один день прожил Дмитрий на Каменной речке, но не охотился. Капканы так и остались висеть в небольшой кладовой, даже не вытаскивал. Бродил по лесу с ружьём, рябков бил на обед и на ужин, и то уж тех, которые чуть на ствол не садились. Пропала охота ловить, стрелять, догонять и скрадывать. Охота было просто бродить по мягкому мху, слушать осенних птиц и шелест последних опадающих листьев. Наверное, это к каждому когда-то приходит. Поздно или рано, но приходит. Почувствовал, что не может больше заниматься охотой, как раньше. В душе азарт древний кончился, осталась только простая необходимость прокормить себя в лесу. И всё…
Странно как-то: ведь, бывало, дотемна по путику ходил, капканы поправлял, приваду раскладывал. И весёлость в этом была какая-то: зверька обмануть ли или тропить, догоняя.
Дмитрий сел на выворотень и закурил.
