Но потом Мария сказала, что ей холодно. Теперь ее как будто била дрожь. Глеб дал Марии плащ. Но через минуту она вернула его, сказав, что ей опять очень жарко и что она обливается потом.
Глеб не обратил внимания на слова Марии, думая, что она дурачится со скуки, как уже не раз бывало.
А Мария вдруг сказала:
– Не бросай меня, Глеб. Руки ее ослабли, и девочка стала сползать с коня. Глеб едва успел подхватить ее, иначе бы она упала на землю и крепко расшиблась. Глеб увидел, что лицо у Марии красно, губы дрожат, и почувствовал, что руки у нее горячи.
– Она заболела, – сказал Щелкун.
И Волк остановил коня рядом, вздохнул: – Тот бесноватый виноват.
А Глеб вдруг припомнил, что Мария боялась переправляться через Дунай – будто на нее холодно смотрели нимфы, и забеспокоился: как бы не вышло чего совсем худого.
Глаза Марии были закрыты. Она дышала часто и тяжело, временами восклицала что-то бессвязное. У нее были жар и бред.
Ночь провели недалеко от дороги.
Марию потеплее укутали. Давали ей понемногу виноградное вино. А Щелкун насобирал каких-то трав и отпаивал девочку отваром. Под утро жар у нее спал.
Но начался сильный кашель. Мария жаловалась на боль в груди и при кашле плакала. И все просила, чтоб ее не бросали, будто знала наверняка, что ее собираются здесь бросить.
Побратимы весьма приуныли, ибо поняли, что Мария заболела сильно.
А они уже так привыкли к ней сердцем и душой!…
Утром сели на коней. Глеб посадил девочку себе на колени, одной рукой обнял ее, другой – правил конем.
Мария дремала, прижавшись к его груди. Иногда приступы кашля душили ее. Девочка была бледна, а губы ее посинели; глаза ввалились.
Медленно шли кони.
Но дальше ехать было нельзя. Мария сгорала на глазах.
Глядя на нее, побратимы едва не плакали от жалости.
Они за это время очень привязались к ней и не раз благодарили Бога за то, что он подарил им Марию…
Не доезжая до города Преслава, побратимы опять сделали привал. Опять варили целебную траву. В это время Глеб с тоской вспоминал Анну. Уж она-то, будь сейчас жива и находись рядом, вылечила бы девочку.
Какие-то болгары проходили по дороге и, увидев, какая путников постигла беда, посоветовали отвезти девочку в монастырь.
Побратимы оживились, ухватились за эту мысль, поскольку чувствовали, что сами бессильны помочь Марии.
Оказалось, совсем недалеко от того места был монастырь святой Ирины – женский монастырь. Болгары сказали, что тамошняя игуменья – известная на всю округу врачевательница. Она быстро поднимет девочку на ноги.
Мария опять бредила, кашляла. У нее снова был жар – еще сильнее прежнего. И она едва ли понимала, что происходит. Из всех она узнавала только Глеба.
Побратимы, собрав свою нехитрую поклажу, поспешили в монастырь. Глеб вез Марию. Девочка жалась к его груди, и так ей как будто было легче. Даже кашель на время стихал.
Мария напоминала какого-то беспомощного зверька – щенка или котенка. Глебу было бесконечно жаль ее. И горький ком начинал подпирать горло, когда Глеб думал, что ничем не сможет Марии помочь.
В расщелине между двумя холмами они нашли тот самый монастырь. Увидели высокие каменные стены, конусовидные крыши башен, четырехконечный крест на соборе. Немощеная извилистая дорога вела к воротам.
Безмолвие царило вокруг.
Глеб и побратимы спешились у ворот. Глеб держал на руках Марию. Волк и Щелкун постучали в обитую медью дверь.
Не было никакого ответа. Только ветер посвистывал в зубцах стен. Сильно сквозило, гудело в подворотне.
Глеб посмотрел вверх. Пламенела в голубом небе красная черепица крыш.
Волк еще раз стукнул в дверь:
– Эй, кто-нибудь!…
За дверью послышался легкий шорох. Скрипнуло, отворяясь, маленькое оконце в стене. В этом окошке тут же возникло строгое, миловидное лицо монашки. Эта женщина молчала; смотрела вопросительно.
Глеб повыше поднял Марию, чтоб ее можно было увидеть из окошка:
– У нас больная девочка. Мы хотим показать ее игуменье.
Бровь монашки удивленно поползла вверх. Трудно было понять, что удивило эту женщину: иноземный выговор Глеба или то, с какой легкостью он поднимал на руках заболевшую девочку?
Монашка вскользь взглянула на Волка и Щелкуна, и лицо ее исчезло из окошка. Тут же загромыхали деревянные засовы, и ворота приоткрылись.
Ведя в поводу коней, путники вошли во двор монастыря.
Они как будто попали в другой мир. Здесь был разбит прямо-таки райский сад: яблони, сливы, вишни… Тут и там благоухали цветники. Каменные стены были увиты виноградом. Тенистые виноградные аллеи дарили в этот жаркий час прохладу. Зреющие грозди свисали прямо над головой проходящих монашек.
Двор был вымощен красивым тесаным камнем и выметен, вымыт до блеска. Нашим путникам с непривычки даже боязно было на эту мостовую ступать. Они так и смотрели себе под ноги.
Привратница велела оставить коней у ворот и повела побратимов виноградной аллеей в глубину двора.
Не пройдя и ста шагов, они вышли к живописной площадке с бассейном. Из скалы у бассейна бил ключик. Очень уютно журчала вода.
На краю бассейна сидела не очень старая монашка с очень простым открытым лицом и в одеяниях далеко не новых. Она выщипывала у козы пух.
Глеб очень удивился, когда услышал, что привратница обращается к этой монашке как к игуменье. Монахини говорили по-болгарски и по-гречески, и Глеб отлично понял их разговор. Они говорили о больной девочке, у которой жар, и о трех иноземных воинах…
Однако Глеб удивился еще больше, когда настоятельница монастыря заговорила с ним по-русски. Видя удивление Глеба, настоятельница улыбнулась и объяснила, что родом она из Киева и приходится племянницей киевскому нынешнему государю. А то, что судьба забросила ее сюда, – в этом нет ничего удивительного. Вот его, Глеба, и его друзей судьба же тоже забросила в эти земли.
Игуменья говорила, проницательно поглядывала на Глеба, на побратимов, на Марию и не оставляла работы. Козу она зажимала между ног, козий ворс раскладывала на пробор и выщипывала нежный светлосерый пух. Коза при этом дергалась и блеяла – ей было больно.
А Глеб все держал Марию на руках. Девочка, измученная полубессонной от кашля ночью, сейчас спала. Побратимы с любопытством оглядывали тихий сказочно красивый дворик монастыря.
Глеб сказал вежливо:
– Мы проделали немалый путь, матушка, и видели много монастырей. Но ваш монастырь из самых красивых.
Игуменья кивнула и промолчала. Продолжала работу. Выщипанный пух складывала в корзинку, стоящую у ее ног.
Глеб еще сказал:
– Ваш монастырь, я заметил, еще и из самых богатых…
