нажать на Глеба плечом. Но это ни к чему не привело. Глеб шел прямо и был неколебим. Он посматривал на верзилу Ганса хмуро.
Тогда Ганс себе на беду надумал Глеба толкнуть. И просчитался. Глеб крепко ухватил верзилу за плечи и с силой опять швырнул его в кусты. Ветки затрещали, Ганс взвыл и вылез из кустов с ободранным лицом. А все тело его было в каких-то колючках.
Многие, кто это видел, посмеялись. Урок пошел верзиле Гансу на пользу. Выбравшись на дорогу, Ганс теперь держался несколько позади Глеба, поглядывал на него очень зло, но задираться в очередной раз не решился…
Среди крестоносцев был еще один детина – очень смуглый, улыбчивый, с длинными, по плечи, волосами. Некоторое время этот человек с одобрением посматривал в сторону Глеба, потом подошел к нему и, улыбаясь широко, открыто, что-то сказал.
Глеб не ответил, ибо не знал языка и не понимал, что ему было сказано.
Человек осторожно похлопал Глеба по плечу, потом посерьезнел и показал на хромающего коня. Сказал что-то.
Глеб по-прежнему молчал. Он и сам понимал, что коня необходимо подковать. Дорога стала каменистой; острые камешки больно кололи коню ногу.
Человек этот отошел. Но в это время с другой стороны к Глебу вдруг прибился тот самый болгарин – будто вынырнул из-под чьего-то воза.
Болгарин снял шапку, какую носил, несмотря на жару, и слегка поклонился Глебу:
– Ты, добрый человек, вступился за меня. Не побоялся. Что я могу для тебя сделать?
Глеб пожал плечами:
– Разве ты можешь мне в чем-то помочь? Они познакомились. Болгарина звали Васил. Васил принялся загибать пальцы:
– Могу для тебя написать икону, могу любую грамоту прочитать, могу сшить рубаху, могу постричь и побрить, могу вырвать зуб, могу для тебя станцевать, могу развлечь беседой…
Глеб остановил этот поток слов:
– Куда ты идешь, Васил?
– Сейчас многие идут в Святую землю.
Глеб с сомнением оглядел его тщедушную фигурку:
– Тебя в твоей же земле обидел тот человек. А что тогда будет на чужбине?
Васил оглянулся на Ганса:
– Всего лишь ухо покрутил! Это разве обида?.. От родичей моих мне посильней доставалось… К тому же… – болгарин посмотрел на Волка и Щелкуна и замолчал.
– Что – к тому же?.. – спросил Глеб. Васил показал на побратимов:
– Эти люди, я вижу, с тобой. Можно и я буду держаться поближе? Я пригожусь…
Глеб улыбнулся:
– Икона мне на дороге ни к чему, грамот мне никто не посылает, рубаху у врага отниму – вон, хотя бы, у того же Ганса; стричься, бриться и сам могу – ножом махну – и стрижен, и брит; зубы у меня все крепкие, как у того Волка; танцев не люблю… Разве что привлечет меня беседа.
Басил оживился:
– Ты скажи, о чем говорить, и я не смолкну до вечера. Говорливость моя особенная – она дана мне от рождения. Вот ведь как было!… Все младенцы рождаются и кричат: «Уа!… Уа!.». Я же, родившись, вскричал: «Как тут у вас?»
Щелкун засмеялся:
– Трещишь как сорока! За это тебя родичи и били… Васил не обиделся:
– Я знаю, как быть полезным… Я с этими людьми уже неделю иду – от самой Паннонии. И научился понимать их языки.- Вот как! – Глеб удивленно вскинул брови. – О чем же говорят сейчас эти люди?
Васил прислушался к разговорам устало бредущих крестоносцев и сказал:
– Они говорят: «Вот ведь какой дурень этот Ганс! Детей наплодил целый воз, а умом беден! Детям с детства не на кого опереться!»
Волк не поверил:
– Все ты выдумываешь, друг! Разве возможно за неделю узнать чужой язык?
Васил сказал:
– Я очень способный к языкам и вообще ко всяким разговорам… А дети Ганса – вот они сидят, на возу.
Глеб и побратимы посмотрели на чумазых ребятишек. Рядом с детьми сидела на возу худая, очень грустная женщина. Наверное, их мать.
Васил добавил:
– Говорят, троих детей Ганс уже похоронил. Но он особо не печалится. Он даже смеется: утверждает, что останься он дома, то похоронил бы уже всех детей. Смеется и пьет ракию… Я не обижаюсь на него. Всего лишь ухо накрутил!… Но вы опасайтесь: он очень злой и постарается отомстить.
Глеб оглянулся на Ганса. Тот все еще буравил его недобрым взглядом.
Глеб сказал молодому болгарину:
– Ты чудак, Васил! Зачем спрашиваешь нас, где тебе идти? Иди где хочешь. Можешь и возле нас – ты же дорогу не перегородишь… А коль скоро у нас зашел такой разговор, скажи, кто вон тот человек – смуглый, с длинными волосами? Он еще подходил ко мне недавно.
– О, это Гийом! – болгарин так и расплылся в улыбке. – Он кузнец. Его все уважают.
Глеб сказал:
– Это хорошо, что еще есть такие люди, которых уважают. Хотя я уже давно таких не видел.
– Значит, у тебя было много врагов?
Глеб оставил этот вопрос без ответа. Сам спросил:
– За что же все уважают Гийома?
– Он справедлив, – убежденно ответил Васил. – Пожалуй, как ты. Ему доверяют делить добычу. Не раз бывало – из своей доли он давал слабому.
Глеб кивнул:
– Если это правда, то он достойный человек. И я был бы не прочь с таким сблизиться.
Васил обрадовался:
– Если двое достойных пожмут друг другу руки, мир будет крепко стоять.
Волк похвалил болгарина:
– Ты, и правда, умеешь развлечь беседой.
А Васил, все еще обращаясь к Глебу, сказал:
– Гийом к тебе подходил, предлагал подковать коня, а ты отказался. Он, как видно, решил, что ты нелюдимый человек.
– Ты же знаешь теперь, я не понял его слов, – ответил Глеб. – А коня надо подковать. Видишь, страдает конь?
Васил, очень обрадованный, засмеялся:
– Я же говорил, что пригожусь!
Он был очень добрый парень, открытая душа. Говорят, с такими спутниками дорога короче, а ночь светлее. И беда – не беда…
Васил тут же нырнул в толпу крестоносцев и через некоторое время вернулся вместе с кузнецом Гийомом. У того в руках были клещи, большой молоток, подкова, гвозди.
Глеб и Гийом, глядя в глаза друг другу, обменялись рукопожатием; руки о обоих были одинаково крепки и широки. И Глеб, и Гийом были приятно удивлены этим. Не каждый день великан встречает равного!…
Вдвоем они быстро подковали коня. И Гийом опять похлопал Глеба по плечу, что-то сказал.
Васил был рад послужить толмачом:
– Гийом говорит, что ты и твои друзья можете останавливаться у его костра.
Глеб пожал плечами:
– Мы ведь можем разложить и свой костер. Болгарин покачал головой и пояснил:
