Старик засмеялся:
– О нет! Я простой пастух! Вот если б ты видел, что творит Илия в Газе!… Вот это лекарь!
Рахиль радовалась за Глеба:
– Дедушка! Ты видишь? Он гладит тебя рукой…
– Вижу, вижу, овечка! Не волнуйся! Твой герой еще совершит немало подвигов. Я знаю это.
– Откуда ты знаешь? – удивилась Рахиль. – Ты прочитал об этом в книгах, когда пас овец?
– Нет, я вижу! У него незапятнанное сердце. Меня удивляет, почему этого не видишь ты…
Они наложили на рану тугую повязку и осторожно положили Глеба навзничь. У Глеба был мокрый лоб, и Рахиль промокнула его тряпицей. Глеб удержал ее рукой за плечо и благодарно поцеловал ей нежный локоть.
Старик сделал вид, что этого не заметил.
– Пошевели-ка, юноша, ногой. Глеб пошевелил.
– А теперь другой пошевели. Глеб пошевелил и другой ногой. Захария довольно засмеялся:
– Через день-два ты уже будешь сидеть. А еще через неделю я возьму тебя с собой пасти овец. Ты видел когда-нибудь курдючных овец?.. Я тебе покажу…
Старик ушел, а Рахиль еще долго крутила жернова мельницы. Под звук жерновов Глеб и заснул…
А ночью в темноте проснулся: у себя на ложе, за очагом, плакала Рахиль.
Глеб сказал:
– Не плачь. Зачем лить слезы, если ничего уже не переменишь?..
Она, и правда, скоро перестала плакать. И вдруг пришла к Глебу. Он увидел ее в полумраке жилища. Ночь на дворе была светла, и свет падал в окно.
Рахиль была в некоей светлой неподпоясанной рубахе, с распущенными по плечам волосами. Она была хороша, как ангел.
Все еще всхлипывая, Рахиль тихонько легла рядом с Глебом и положила голову ему на грудь. Он почувствовал приятный запах ее волос и закрыл глаза.
Она сказала:
– Я не могу не плакать. Днем еще как-то креплюсь, а ночью… все наваливается на меня…
– Все пройдет, – сказал Глеб слова, которым и сам не очень-то верил.
Рахиль опять заплакала:
– Я сегодня перебирала белье в сундуке и нашла пеленки. Они все еще хранят запах моего малыша. А его уж нет… И подушка, на которой я его убаюкивала, пахнет им… Я зарываюсь лбом в эти старые пелена и вдыхаю родной запах, я обнимаю подушку и целую ее, а ребеночек мой… уже в склепе… О, я не выдержу этого!…
– Все пройдет…
А она все шептала:
– Если б не ты, и меня бы не было. И вот я думаю: может, это было бы хорошо, чтоб меня не было. Зачем мучиться? Лучше было б мне тогда умереть.
Глеб погладил ей волосы:
– В любом случае лучше жить. А ты еще совсем молода. Ты родишь другого ребенка.
Эти слова как будто успокоили Рахиль, и она тихо уснула у Глеба на широкой груди. На следующее утро Глеб попробовал сесть. С его могучими руками это оказалось нетрудно. Сидя на ложе, Глеб улыбнулся солнцу, заглянувшему в узкое окно. Глеб оглядел глинобитные стены и подумал, что они давно ждут прикосновения руки мужчины: во многих местах стены растрескались, и в трещинах ползали какие-то жуки.
Рахиль принесла ему молоко, овечий сыр и лепешку. И сказала с просветленной улыбкой:
– Вот ты уже сидишь!… А когда я везла тебя на тележке, думала – не довезу.
Глеб не ответил. Он улыбнулся Рахили и, дотянувшись до полки, снял с нее какую-то книгу. Раскрыл посередине:
– Вот смотри… алеф… А это – бет!… А тут – гимел!…
Рахиль оставила еду возле него и вышла. Когда она вернулась, в руках у нее была некая одежда.
– Это тебе, – сказала Рахиль. – Если так дела пойдут и дальше, то уже завтра ты захочешь выйти из дома.
Глеб сказал:
– Но это не моя одежда.
– Я знаю, – как-то грустно ответила Рахиль. – Но твоя одежда – одежда крестоносца, врага – для прогулок по селению не пригодна. И к тому же я не сумела ее отстирать, она вся залита кровью – и твоей, и не твоей.
– А эта одежда чья?
– Моего мужа, – Рахиль отвернулась, спрятала лицо; одежду положила на колени Глебу. – И ему она больше не понадобится…
Глеб повертел одежду в руках:
– Наверное, мне в ней будет тесно…
– Не будет. Ты должен был заметить, что у иудеев просторные одежды…
А ночью он опять слышал плач Рахили, и она опять пришла к нему и лежала рядом тихо-тихо, по- ложа голову ему на грудь.
О чем думала она? Наверное, о своем ребенке.
Глеб вдыхал чудесный запах ее волос.
Он уже начинал засыпать, когда Рахиль вдруг громко и ясно сказала:
– Подари мне ребенка, герой… уж если подарил жизнь…
Глеб даже опешил:
– Как я могу подарить тебе ребенка?
Он увидел улыбку Рахили в темноте. Женщина спросила:
– А разве есть какой-нибудь другой способ? Кроме того – единственного?
Тут Глеб понял, что она имела в виду. И очень удивился:
– Почему ты попросила об этом меня? Разве в селении нет других мужчин?
– Есть немало красивых и сильных мужчин, – кивнула Рахиль. – И немало достойных. Но нет среди них могучего Самсона! Нет даже отдаленно похожих на тебя… А я хочу, чтоб у меня родился сын от Самсона и был таким же великаном, как его отец, и чтоб однажды он сумел постоять за свой народ…
Тогда Глеб осторожно положил Рахиль на подушки и овладел ею. И о чудо! – когда он это делал, то совсем не чувствовал боли в пояснице. Будто сама природа смилостивилась над ними и отогнала боль от ложа – престола любви.
Глеб овладевал ею медленно, с великой нежностью. А она вся трепетала под ним, она была чутка к каждому его движению. И руки ее метались у него по спине, и ноги ее крепко охватывали его ноги. Рахиль будто хотела вобрать в себя его всего. Она сходила с ума, кусала ему плечо, она шумно дышала и вскрикивала, она дрожала и шептала: «Я люблю…». Она была гибка и сильна под ним. И он чувствовал эту ее силу и поражался ей…
На следующее утро Глеб поднялся с ложа полный сил. И он прошел по жилищу Рахили из конца в конец, пригибая голову, чтобы не задеть за низкий потолок. А Рахиль, оставаясь на ложе, любовалась его обнаженной фигурой.
Но выходить из дома Глебу было еще рано. Он постоял только в дверях, огляделся.
Селение из таких же глинобитных жилищ раскинулось внизу по склону холма. Дома стояли не очень тесно, не лепились один к одному, как это Глеб видел в селениях турок. Возле каждого дома были просторные загоны для овец, сложенные из камня и глины. Отары овец и стада ослов медленно спускались по склону в долину. За ними шли Захария и еще несколько пастухов. А вокруг высились пустынные скалистые горы, лишь кое-где покрытые редкой растительностью. Солнце еще только взошло, но лучи его уже припекали.
