октябрьского моря таким же возбужденным, как и вошел. Я даже начала сомневаться, кончает ли он. От кого-то я слышала о такой болезни, когда мужчины не могут кончить и часами тщетно мучают своих партнерш. Но ведь это же ерунда, возражала я самой себе, глупости! Я ведь чувствовала, как он горячо, обильно вливает в меня свою страсть… Да и сама я разве насыщаюсь раз от раза?
Мы просто с ним совпали. У него несколько месяцев не было женщин, у меня долго, бесконечно долго не было мужчин наяву. Зато они являлись мне каждую ночь в таких изощренных, запретных сновидениях, что я просыпалась каждый раз с чувством стыда и страха за свои измены неизвестно кому…
Кстати, я могла бы решить все свои сексуальные проблемы простым сжатием бедер, но ни разу сама не сделала этого. Впрочем, может быть, это происходило со мной во сне, непроизвольно… Мне не хватало любви.
Мы с ним очень совпали. Он восхищался моим большим телом. Особенно ему почему-то нравился мой живот. Он даже процитировал мне знаменитые слова из «Песни песней»: «Живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями…»
Странно, что никто нам не помешал. Ведь в такую прекрасную погоду мог кто-то и кроме нас прийти в эту чудесную бухточку. Правда, был будний день и пляжный сезон практически закончился, но ведь влюбленные в Одессе, я думаю, не перевелись…
…Однако свидетели нашей любви немного погодя обнаружились. Уже когда мы одевались, он обратил внимание, что как раз напротив нашей бухточки метрах в семистах от берега находится сторожевой пограничный катер. Взглянув на него еще раз, он убедился, что тот дрейфует, время от времени подрабатывая винтом, чтобы не сходить с места.
— Вот салажня сопливая, — беззлобно выругался он и погрозил катеру рыжим веснушчатым кулаком.
— Да что они могут там рассмотреть… — беззаботно отмахнулась я.
— Что?! — возмутился он. — Вон видишь на рубке блики?
— А что такое «рубка»? — спросила я.
— Ну вот это возвышение посредине.
— Вижу.
— Там стационарный пятидесятикратный бинокль. С его помощью можно волоски на тебе сосчитать…
— Вот засранцы, — весело сказала я. Мне почему-то впервые в жизни не было стыдно. Даже наоборот, что-то во мне шевельнулось, когда я представила, как они смотрели, а мы…
— А видишь по борту фигурки и еще несколько бликов?
— Вижу.
— Это простые двадцатикратные бинокли. Через них можно только пуговицы сосчитать на твоем платье. Интересно, и давно они здесь болтаются?
Он лежал лицом к берегу и от родного моря предательства не ждал. Я же, когда сидела на нем, ничего не видела, кроме его жадных глаз. Или, откинувшись назад, опершись руками на его колени и изогнув шею, я смотрела, как он входит в меня…
— А черт их знает, — сказала я, — надеюсь, они успели тоже получить удовольствие…
— Сейчас они получат еще больше, — сказал он и, взяв с камня мои купальные трусики и лифчик, начал что-то семафорить на катер. Ему длинно ответили с рубки, после чего катер, взревев моторами, выпустил из-под себя пенный бурун, смешанный с сизым дымом, заваливаясь на один бок, резко развернулся в сторону моря и стал стремительно уменьшаться.
— И что же ты им сказал? — спросила я.
— Я не могу тебе это перевести… — шкодливо улыбнулся он.
— А что они тебе ответили?
— Ответили стихами.
— Ой, скажи, скажи, — запросила я.
— Но там тоже есть словечко… Я не могу…
— А ты вместо словечка скажи ля-ля, а я пойму.
— Надо еще вспомнить… — сказал он и поскреб свой рыжий затылок.
— Все ты помнишь. Сейчас же читай стихи.
Он помотал головой и прочитал:
— Господи, неужели они здесь были с самого начала? — сказала я.
— Да нет, — улыбнулся он, — это старая песня.
— И ты ее раньше знал? — подозрительно спросила я.
— Что ты имеешь в виду? — улыбнулся он.
— Насчет стоя! Может, у вас, у моряков, традиция такая? Может, вы клятву дали? — Я со злостью кинула в него горсть мелких камешков.
— Да ты что, братец? — крикнул он, со смехом уворачиваясь от камней.
— Какой я тебе братец?! — Вслед за первой горстью полетела вторая.
— Ну хорошо, сестренка, сестренка, — хохотал он, пытаясь обхватить меня за талию и прижать к себе, чтобы мне неудобно было швыряться камнями.
— И не сестренка я тебе вовсе! — пропыхтела я, выворачиваясь из его крепких объятий и кидая в него очередную пригоршню камней. — Я-то, дура, думала, что это нас страсть настигла посреди моря, а это он специально все подстроил, чтобы все по инструкции было! Чтобы соответствовать своему дурацкому морскому гимну!
— Ага, значит, ты так?.. — Он неожиданно по-вратарски кинулся мне в ноги и поймал за щиколотки. Я была уже в платье и жалко было падать, но пришлось…
— А как ты догадалась? — спросил он, лежа на мне и нахально улыбаясь. — Конечно, я все подстроил! И в Одессу я тебя завез, и на берег я тебя завел, и погранцов я вызвал, чтобы ты не могла уйти морем. И теперь ты вся в моих руках…
И я почувствовала, что я опять в его руках… Вернее, в руке…
Когда мы вновь искупались голышом и снова оделись, я сказала:
— Давай назовем это место «Бухтой любви».
Он вдруг спохватился, достал из кармана брюк часы, посмотрел и присвистнул:
— Мы опаздываем больше чем на два часа. А это даже по одесским меркам многовато.
— «Счастливые часов не наблюдают», — тут же процитировала я.
Он снова промолчал мне в ответ. И я снова это заметила.
Когда мы приехали к Люсику, еще и половина компании не собралась.
Ложная тревога, капитан.
С этого момента моя Одесса закружилась в каком-то немыслимом хороводе и понеслась. Мы с Сидором или до обмороков занимались любовью на царской двуспальной кровати в моем номере, или как бешеные носились на его «москвичонке» по городу. Мелькали пирушки, квартиры, рестораны, дачи на разных станциях Фонтана, где никаких фонтанов давно не было. Я познакомилась с огромным количеством различного одесского народа, естественно, частенько навещала мою любимую тетю Геню, с которой мы не раз всплакнули, когда я ей рассказывала о маме, папе, бабушке…
— Деточка! — кричала сквозь слезы тетя Геня. — Приезжай! И без этих бандитов! Мы с тобой… — дальше она говорить не могла, ее душили слезы.
