в Одессе, а поверх я надевала для тепла черные фетровые ботики с блестящими металлическими пряжками.
Так и не узнав запах, который я сразу отнесла к родным, домашним запахам, просто внезапно проявившимся ярче других, я сняла второй ботик, подошла к зеркалу, чтобы причесаться, и ноги мои подогнулись… На зеркале, приколотый иголкой к резной деревянной раме, висел фрагмент моей бумажной выкройки, на котором жирным красным карандашом было написано:
«НЕ БОЙСЯ — ЭТО Я, ЛЕХА. Я В СПАЛЬНЕ».
Тихо охнув, я, чтобы не упасть, прислонилась плечом к косяку, взглянула на дверь, как бы примериваясь к бегству, и шепотом спросила:
— Лешенька, это ты?
Если бы ответил чужой голос, то я даже не сумела бы убежать, так бы и сползла на пол по косяку, но через невыносимо долгую паузу из глубины квартиры раздался чуть глуховатый, с хрипотцой голос Алексея, который я не спутала бы ни с каким голосом на свете:
— Долго гуляешь…
Осторожно и робко, словно по тонкому льду, я направилась в спальню.
Он сидел в черном бушлате и черной шапке, положив правую ногу в чудовищном ботинке на стул. В руках у него был маленький алюминиевый ковшик с длинной ручкой, в котором обычно я варю яйцо к завтраку. Он что-то отхлебывал из этого ковшика. Уже более отчетливо запахло чаем.
Я, зажав себе рот ладонями, молча остановилась в дверях.
— Кто этот фраер? — спросил он и, поморщившись, переменил положение ноги, лежащей на стуле.
— Это мой бывший учитель французского языка… — чужим голосом с трудом выговорила я.
— Он не вернется?
— Нет, — помотала головой я. — Мы с ним не виделись с выпускного вечера, а сегодня встретились совершенно случайно, и он пригласил меня в кафе-мороженое… — почему-то начала оправдываться я, но Алексей меня перебил:
— Ключи от квартиры у кого-нибудь есть?
— Нет, только у меня. Бабушка…
— Я знаю, — снова перебил меня Алексей. — Папирос у тебя нет?
— Я не курю. Тебя выпустили? Как ты вошел? Почему ты не раздеваешься? Ты хочешь есть? Что у тебя с ногой?
Я сыпала вопросами, потому что совершенно не знала, как себя вести. Это же был мой Леха, которого я любила с самого детства, с которым мы ходили в «Повторку»… Мне бы надо было броситься к нему, обнять и расцеловать, а я как присохшая стояла у косяка, и мне было страшно, потому что этот человек не был моим Лехой, потому что он непонятно как попал в мою квартиру, потому что это он подсматривал за мной сквозь щелку в приоткрытой двери, и это мне не показалось, потому что он был в явно тюремной одежде, хоть я настоящей тюремной одежды не видела никогда, потому что он не зашел к себе домой и не переоделся, а явился сразу ко мне, потому что я не дождалась его…
Он поставил ковшик с дегтярно-черной жидкостью, от которой пахнуло чаем, на стул рядом с ботинком и снял шапку. Через его стриженную под нуль, залитую кровью голову наискосок шла глубокая, уже запекшаяся рана.
— Я в бегах, — сказал он.
— Господи! — выдохнула я. — Тебе же надо к врачу!
— Умнее ты ничего не придумала? — криво, как-то по- волчьи усмехнулся он, и у меня мурашки поползли по коже от этой усмешки. — Не бойся, я и так уйду…
— Ты с ума сошел! Куда ты пойдешь ночью в холод? — Я постепенно приходила в себя. Необходимость что-то предпринимать, спасать его придала мне силы и уверенности. — Что у тебя с ногой?
— Собака икру порвала…
— Разувайся, — скомандовала я. — Тебя ищут?
— Ищут, но не здесь…
Я наконец подошла к нему и осмотрела его голову. Рана, к счастью, была неглубокая.
— Чем это тебя? — спросила я, лихорадочно соображая, есть ли в нашей домашней аптечке, организованной еще дедушкой, йод и бинты.
— Мент промазал, — снова усмехнулся Алексей.
— Зачем же ты бежал? Тебя бы и так освободили. Сейчас всем амнистия, — сказала я.
— Не освободили бы, — покачал окровавленной головой Алексей. — Я там одной суке глаз выбил после амнистии. Мне еще пятерку накинули. И мента, который промазал, похоже, замочил, теперь мне вообще вышка светит.
— А как же ты сюда-то вошел?
— А как оттуда вышел? — спросил он.
Больше я его об этом не спрашивала, но поняла, что преград для него не существует.
Прихватив в спальне свой шелковый халат, я зашла в ванную, переоделась, тщательно со щеточкой вымыла руки, потом, забрав из аптечки все нужные медикаменты, вернулась в спальню, обработала йодом рану на голове и перевязала. Хорошо, что мама научила меня азам медицинской науки.
Потом я взялась за его ногу. Сняла ботинок, но задрать штанину не смогла — она вся пропиталась кровью и задубела. Я велела Алексею снять штаны, но он стал испуганно отказываться.
Судя по количеству вытекшей крови, рана была серьезная, и я настаивала. Наконец уговорила и собственноручно стянула с него брюки, так как он сам не смог бы это сделать.
Когда я развязала какую-то тряпку, которой он сам перевязал себе ногу, то чуть не упала в обморок, — рана была чудовищная. Она имела форму буквы «г», длиной сантиметров семь, а глубиной сантиметра полтора-два, и кровоточила. От страха я заплакала, но от страха же и решилась на то, на что не решилась бы никогда.
Я промыла эту жуткую рану перекисью водорода, потом обработала ее йодом…
Он сидел и побелевшими глазами молча смотрел на мои процедуры, словно это была чужая нога. Только желваки на скулах шевелились.
Потом я нашла тонкую и длинную иголку, слегка согнула ее, как видела в какой-то книге по хирургии, и вдела шелковую нитку. Она была, как назло, красной. Зато из натурального китайского шелка. Но после того как я пропитала ее йодом, она стала черной.
Нет, совсем не зря я читала медицинские книжки, выискивая, правда, в них совсем другое… Здравым умом я понимала, что просто так эта развороченная рана не зарастет и ее нужно зашить, а из книжек я смутно помнила, как это делается. Чтобы проверить себя, я пулей взлетела на стремянку, достала из-под самого потолка ту самую хирургическую книгу и взглянула на нужную картинку еще раз.
Все было верно. Я точно помнила, как делать хирургический шов. Нужно стягивать и завязывать по отдельности каждый стежок.
Я так переволновалась по поводу методологии, что само шитье у меня вызвало гораздо меньше эмоций и в обморок при первом же стежке я не упала.
Была уже глубокая ночь, в квартире стояла мертвая тишина, и я слышала, с каким страшным хрустом проникает иголка в тело и визжит протаскиваемая, мокрая от крови и йода нитка, как скрежещет зубами Леха. Еще было слышно, как стучат его зубы о ковшик с чаем. Но ни одного, даже самого тихого стона я от него не услыхала.
Шов получился отличный: хвостики у узелков одной длины, стежки ровные, на одинаковом расстоянии. Кровь почти перестала сочиться, потому что шов был плотный. Даже Алексей, осмотрев и пощупав шов, сказал одобрительно:
— Где научилась?
— Пошей с мое! — гордо ответила я.
После операции он почти не сопротивлялся. Я отвела его в ванную, раздела и по частям, чтобы не
