никогда не забываются среди тысяч других, вы возвращаетесь к ним, вы навсегда загоняете их в свой «словарь ощущений». Восхищение. Свобода. Смерть. Прямо здесь, здесь, сейчас, по лезвию, в вечность.
Ну а мне досталась версия для больших мальчиков, на меня это вывалили в спрессованном, необработанном, неурезанном виде — просто взорвали перенасыщенную нищетой, одиночеством и безвестностью пустоту. Это была Лайза, её в спешке вываленные желания и амбиции. Вид изнутри.
Наверное, это заняло не больше четырёх секунд.
И она, конечно же, победила.
Я сдёрнул троды и невидящими от слёз глазами упёрся в постеры на стене. Я не мог смотреть на неё. Я услышал, как она выдернула оптоволоконку. Я услышал скрип экзоскелета, поднимавшего её с футона. Я услышал его застенчивое пощёлкивание, когда он повёл её на кухню за стаканом воды.
И вот тогда я заплакал.
Рубин вставляет тонкий щуп в брюшко того роликового «тяни-толкайчика» и сквозь увеличительное стекло разглядывает микросхему, подсвечивая себе крохотными фонариками, закреплёнными на висках.
— Ну и? Тебя зацепило, — он пожимает плечами и поднимает глаза. Уже темно и два узких лучика бьют мне в лицо, в ангаре холодно и сыро, откуда-то снаружи доносится вой предупреждающей о тумане сирены. — Ну и?
Теперь моя очередь пожимать плечами:
— Я просто… Мне, вроде бы как, ничего больше и не оставалось…
Лучики вновь опускаются в электронные потроха сломанной игрушки.
— Тогда всё нормально. Всё ты правильно сделал. Я имею в виду — она сама хотела стать тем, чем стала. И к тому, что она сейчас оказалась там, ты причастен не больше чем этот твой монтажный пульт. Если бы она не нашла тебя — нашла бы кого-нибудь другого…
Я договорился с Барри, нашим главным редактором, и получил двадцать минут, начиная с пяти ноль- ноль. Холодным сентябрьским утром Лайза пришла и шарахнула по мне тем же самым, но на этот раз я был готов, прикрылся всеми этими фильтрами, брэйн-картами — так что мне не пришлось
Белл не особо обрадовался, точней, совсем не обрадовался, когда я объяснил что принёс. С редакторами, пытающимися разрабатывать собственные проекты, обычно одни проблемы. Почти каждый редактор время от времени вдруг решает, что «открыл» наконец-то новую звезду — и начинается бессмысленная трата времени и денег. Так что, когда я закончил говорить, он только кивнул, затем почесал нос кончиком своего красного фломастера:
— Ну-ну. Понял. Самый крутой хит с тех пор как рыбы отрастили ноги. Так?
Но он всё-таки запустил сведённую мной демо-версию. Дека «Браун» уже выщелкнула её, а Белл продолжал сидеть с побелевшим лицом, упёршись взглядом в стену.
— Макс.
— А?
— Ну и что ты думаешь?
— Думаю? Я… Как, ты сказал, её зовут? — он моргнул. — Лайза? С кем, говоришь, она подписала?
— Лайза. Ни с кем. Она ещё ни с кем ничего не подписала.
— О Господи… — он всё ещё не мог придти в себя.
— Знаешь, как я её нашёл? — спрашивает Рубин, шаря по мятым картонным коробкам в поисках тумблера.
Коробки заполнены тщательно отсортированным гоми: литиевые батарейки, танталовые конденсаторы, штекеры, разделочные доски, лента для ограждений, феррорезонансные трансформаторы, мотки проволоки… В одной коробке — сотни оторванных головок кукол Барби, в другой — похожие на клешни космического скафандра промышленные бронеперчатки для особо опасных работ. Свет заливает ангар и нечто из мятой разрисованной жести, эдакий богомол в духе Кандинского, поворачивает свою крошечную, с мяч для гольфа, головку в направлении самой яркой лампы.
— Я мотался по Грэнвилу, смотрел гоми, выезжаю на какую-то аллею, гляжу — сидит. Заметил скелет, да и вообще она выглядела не очень, ну и спросил — как она. Не отвечает, даже глаза закрыла. Ну, думаю, значит не моё собачье дело. Часа через четыре еду обратно, а она так и не пошевелилась. — Слушай, — говорю, — милая, можёт в твоей железяке что барахлит? Так я могу помочь, — Молчит, — Давно здесь сидишь? — Молчит. Ну я и уехал.
Он подходит к своему верстаку и поглаживает пальцем лапку жестяного богомола. За верстаком, на разбухших и покорёженных листах фанеры, развешаны пассатижи, отвертки, пистолеты с клейкой лентой, ржавая воздушка «Дэйзи», обжимки, щипцы, щупы-тестеры, паяльные лампы, карманные осциллоскопы — кажется, что здесь висят все изобретённые человечеством инструменты, причём висят они безо всякой видимой системы, но я ещё ни разу не видел, чтобы Рубин ошибся, протянув руку.
— В общем, я вернулся, — продолжает он, — Где-то через час. Она к тому времени уже полностью оттрубилась, так что я просто повернул её спиной к себе и прозвонил экзоскелет. Аккумуляторы совсем сдохли. Я думаю, она доползла туда на остатках заряда и устроилась дожидаться смерти от голода.
— Когда это было?
— Примерно за неделю до того, как ты повёз её к себе.
— А если бы она умерла? Если бы ты её не нашёл?
— Нашёл бы кто-нибудь другой. Она не могла ни о чём попросить, понимаешь? Только принять. Не могла быть перед кем-то в долгу.
Макс нашёл ей агентство, и троица очень шустрых младших партнёров прилетела уже на следующий день. Лайза не стала встречаться с ними в студии, поэтому мы доставили их к Рубину, где она всё ещё обитала.
— Добро пожаловать в Кувервил, — приветствовал Рубин, когда они показались в дверях.
Его вытянутое лицо было живописно измазано машинным маслом, а ширинка неравномерно севших штанов держалась на честном слове и согнутой скрепке. Молодые люди автоматически улыбнулись, но как- то деревянно. У девицы улыбка вышла более естественной:
— О, мистер Старк, — заговорила она, — Я была на прошлой неделе в Лондоне и видела вашу инсталляцию в «Тэйт».
— «Фабрика батареек Марчелло», — отозвался Рубин, — Они говорят, что это, как его,
— Они правы. А ещё это очень прикольно.
Молодые люди в костюмах сияли как два пятака. Демо-запись была уже в Лос-Анжелесе. Они это знали.
— Значит, вы и есть Лайза, — начала девица, пробираясь между кучами хлама, — Скоро вы станете очень знаменитой, Лайза. Так что нам нужно очень-очень много чего обсудить…
А Лайза стояла, поддерживаемая своим поликарбоном, и выражение её лица было таким же, как тогда ночью у меня дома, когда она спросила, не хочу ли я её трахнуть. Но даже если дама из агентства и заметила что-то, то не подала виду. Она была профи.
Я сказал себе, что я тоже профи. Я приказал себе успокоиться.
Повсюду вокруг Рынка горят в железных бочках костры из мусора. Снег всё ещё идёт и подростки жмутся к огню, переминаются с ноги на ногу, как побитые артритом вороны, а ветер продолжает хлестать их тёмные куртки. Выше, в живописных развалюхах Фэйрвью, висит чьё-то смёрзшееся на верёвках бельё,
