ему:
- Смотрите на меня. Нет, не в сторону. На меня смотрите. Мне в глаза. Ну!
Он увидел перед собой ее улыбающиеся губы - они приближались к его лицу, - и эта улыбка все нежно дрожала в уголках Лидиного рта, влажно блестели белые зубы, когда она пальцами притронулась к его векам. Ему больно было смотреть на ее зубы, и он зажмурился, дернулся на стуле.
- Сережа, смотрите мне в лицо. Экий вы!.. - повторила она и засмеялась. Он открыл глаза, его взгляд неуверенно коснулся темной глубины ее зрачков, и он внезапно задохнулся от волнения, громко сглотнул, слыша этот отвратительный щелчок в горле. Она спросила, высоко подняв брови:
- Вам больно? Бе-едненький, - и вытерла его лоб ватой.
- Нет... Ни капли... - прошептал Сергей.
- Ну вот и все, - сказала она со вздохом. - Соринки были по всему глазу. Едва не выдернула все ваши длинные ресницы. Зачем у вас такие длинные ресницы? Мужчине ни к чему.
Сергей поднялся, потный, не зная, куда девать руки, стал мять кепку, пробормотал:
- Спасибо. По гроб жизни вам благодарен, спасибо...
- О, пожалуйста! Не за что! - шутливо воскликнула Лида. - Так, значит, вас Банников послал? Знаете, Сережа, заходите ко мне. Я слышала, вы любите читать. У меня маленькая библиотечка. Буду рада вас видеть.
И он, не ответив, вышел от нее, повторяя про себя: 'По гроб жизни вам благодарен'. Он готов был ударить себя, вспоминая эти слова: нужно же было сказать такую глупость! Дурак - и больше ничего!
После того дня он стал заходить к Лидии Александровне. Его тянуло по вечерам в ее чистенькую, маленькую комнатку с всегда опрятными и белыми занавесками на окнах, с прохладой вымытого деревянного пола. Керны, образцы, куски породы аккуратно лежали на столе, незнакомо и сладковато пахло духами, веяло покоем, непорочно секретным миром, в котором жила она. Сама Лида в спортивной безрукавке, натянутой на ее острой груди, встречала его очень приветливо, улыбаясь ему радостной улыбкой, и крепко, не по-женски пожимала его руку: 'А, Сережа, проходи, проходи'.
Однако было ему неприятно и странно то, что Банников иногда сидел тут же; сквозь дымок папиросы с любопытством поглядывал на Сергея, как бы следил за его неловкостью, за его скованными движениями, и барабанил пальцами по коробке папирос; всегда бледное лицо его было внимательно-спокойным. Он говорил:
- Садись, Сержик, потолкуем за жизнь. Лида любит слушать спор двух мужчин. Я прав, Лидия Александровна?
- Что ж, я готова, - почему-то хмурясь, говорила она.
Но однажды, выходя от нее, не успев закрыть дверь, он услышал, как она со слезами в голосе крикнула Банникову:
- Какой вы мужчина? Вот Сергей - это мужчина. Люди с такими глазами добиваются чего хотят. А вы? Что вы?.. Молодой старик!
- А может быть, вы перестанете, Лидочка, - сдержанно ответил Банников, - вообще... говорить обо мне то, что вам кажется? Зачем громкие слова?
- Нет, не перестану!
- Лидочка, чего вы хотите?
- Я от вас ничего не хочу! Идите! И не простудитесь по дороге. Спокойной вам ночи, да попросите хозяйку, чтоб пожарче натопила печку! И советую купить перину... И говорить пошлости этой перине!
Услышав это, Сергей почувствовал смутную радость, и радость эта была точно ворованной, тайной, в которой он мог признаться только самому себе.
Через два дня после ее прихода Сивошапка в интересах мужского самолюбия объявил внеочередной аврал, и относительный порядок в комнате был все же наведен. Банников спокойно заявил по этому поводу.
- Женщины - это лобное место времен боярской думы. Нет, никогда не женись, Сережа. - И с преувеличенной веселостью добавил: - Женщина кресало, мужчина - кремень. Кресало о кремень - искра. И все к черту! Вся жизнь! Понял?
- Зачем голову морочишь человеку? - возмутился Абашикян. - Врет, понимаешь, до последней капли крови! У каждого голова на плечах. Эх, какую вчера картину в клубе показывали, а? 'Ромео и Джульетта'. Как люди любили! Видел картину или нет?
- Видел. Чепуха. Агитация за любовь, - махнул рукой Банников.
- Яка така агитация? - не понял Сивошапка. - Кто кого агитировал? Га?
В это время Сергей сидел на своей кровати, настороженно поглядывал на ходики. Они висели над изголовьем Абашикяна, были его единственно примечательной собственностью. Старые эти ходики, как было хорошо известно всем, имели свою историю: Абашикян с непоколебимостью утверждал, что они спасли ему жизнь. Раз - это было три года назад - он один заночевал в зимовье и, по обыкновению, повесил их над головой: он всегда должен был знать точное время. На рассвете к зимовью подошел медведь и согласно доказательствам Абашикяна начал яростно грызть дверь. От ужасающего его рыканья гиря часов внезапно оборвалась и крепко ударила сонного Абашикяна по голове. Он вскочил, сразу понял, что его посетил 'амикан-дедушка', и, раскрыв дверь, начал палить из двустволки, убив таким образом невероятных размеров медведя-шатуна. Банников хохотал, слушая этот рассказ, однако Абашикян, горячась и возмущаясь неверию, обижался, и порой дело доходило до ссор.
- Они исправны? - вдруг тихо сказал Сергей. - Стрелки, кажется, задевают...
Все повернулись, внимательно поглядели на него.
- Что? - сейчас же обиделся Абашикян. - Замечательные ходики. Минута в минуту. 'Неисправны!' Несерьезно заявляешь.
- Свидание чи що? - попытался уточнить Сивошапка. - Давай, хлопчик, чеши...
- Нет, - ответил Сергей вполголоса. - В Косую падь за образцами идем. Через полчаса...
- Эх, Сержик, Сержик, ни черта ты не понимаешь. - Банников усмехнулся, сейчас же встал, оделся и вышел, хлопнув дверью.
Сергей пунцово покраснел, долго сидел не шевелясь, зажав руки коленями. Потом, скрипя в тишине лыжными ботинками, осторожно двинулся к выходу, чувствуя, как Сивошапка и Абашикян смотрят в спину ему.
Стоял скованный скрипучим морозом вечер. За тайгой широко стекленел, потухал огненно-малиновый закат. В стылом, холодеющем воздухе тек, разносился горьковатый запах дыма: в деревне к ночи топили печи. Над крышей Лидиного дома уже вставал, окутываясь дымком из трубы, прозрачный, как льдинка, месяц.
Как только Сергей вошел, в хозяйской половине пахнуло огнем, красные отблески печи дрожали на цветной занавеси, задернутой над дверью в ее комнатку. Там было тихо. Выйдя навстречу, высокая и широкоплечая хозяйка, вытирая передником распаренное лицо, спросила Сергея:
- Ты чего это, молодец, как жених стоишь? Или, думаешь, синица ждать будет, пока ее ладонью прихлопнешь? Нету Лидии Александровны, ушла. Нету...
- Как ушла? - растерянно выговорил Сергей. - Куда?
- Сначала все по комнате шагала, ходила. А пришел этот... Банников. Ну она шибко ругалась с ним, а потом смеялась, чисто колокольчик. На лыжах пошли. Эх, парень, чего ты?..
Сергей, ни слова не сказав, повернулся, с какой-то робостью вышагнул из избы, медленно сошел с крыльца. Две свежие лыжни уходили от избы, виднелись рядом, вдоль дороги, терялись в синеющей глубине улицы; там на окраине визгливо лаяли собаки.
Вдыхая режущий горло ледяной воздух, Сергей крепко потер грудь и без цели пошел по дороге. 'Не стала ждать. Тогда зачем же она обманула? спрашивал он себя с тоскливым недоумением. - Как же так?'
За крайними домами, под обрывом, неподвижно стыло в декабрьском морозе занесенное буграми снега русло реки, и везде было щемяще пустынно, освещено высоким и холодным месяцем, чернели, густо дымясь, проруби на синем льду.
'Ушли в Косую падь! - подумал Сергей, все еще не понимая. - Но зачем же? Как же это так?'
Когда он вернулся, в избе все спали. Он закрыл дверь, сел на свою кровать.
- Ты, Сережка? - послышался из темноты хриплый от сна голос Сивошапки. - Що рано? - И в его голосе
