Гласско Брюс
Честный Томас
БРЮС ГЛАССКО
ЧЕСТНЫЙ ТОМАС
Честный Томас лежал у реки как-то летом.
Вдруг глядит и глазам он не верит:
По бузинному дереву в облаке света
К нему спускается фейри.
В переполненной пивной, усевшись как можно дальше от меня, четверо поденщиков пили круговую 'по колышкам'. Колышки укрепляют лесенкой внутри кружки, и каждый пьющий должен отхлебнуть столько, чтобы открылся новый колышек-метка, прежде чем передать кружку соседу. 'Вассейл, - кричали они по своему саксонскому обычаю, глядя, как прыгает кадык собутыльника при каждом глотке. - Будь здоров!' Десять и восемь десятков лет тому назад, когда я был молод, архиепископ Ансельм целую проповедь произнес против питья 'по колышкам'. Но я тогда столько же слушал его, сколько нынешние парни слушают своих епископов.
Нынче никто - ни мужчина, ни женщина - не осмелится разделить со мной чашу. Впрочем, эти парни расплескали достаточно эля, чтобы я нюхнул его запаха, теплого, кисловатого, севшего... Я теперь беру свое причастие, свой взяток, где придется, где найдется.
Кончиками пальцев я попробовал запах краснолицей хозяйки пивной. Она оставила его на стакане меда, который мне подала. Ее имя - Кейт. Ничего хорошего: отрывистое и грубое, как лай. Не успеешь начать его, а оно уже кончилось и в ушах не оставило звука. А вот смысл, который запечатлел ее пот на обожженной синей глине, дело иное: им проникнуты целые баллады об одиночестве и желаниях Кейт. С тех пор как муж ее упокоился в земле, плоть трактирщицы жаждет мужской руки. А еще я чую в ней яйцо, уже готовое начать свой долгий путь к лону. Если вспахать ее нынешней ночью, она даст всходы.
Я чую, как она исходит жаром, перекидываясь шутками у столов... А-ах! Вот и священник. Отец Оуэн. Меня распирает желание пройти мимо его стола и нюхнуть, как следует, чтобы понять, отзывается ли он на сердечную тоску Кейт? Но я сижу там, где сидел. Отец Оуэн неодобрительно относится к моему языку и Королеве, которая меня ему обучила.
Под сытыми отрыжками поденщиков, под волнами пота, исходящими от Кейт, под терпким недовольством жидкой слюны отца Оуэна прячется общая для всех угрюмая басовая нота: едкий привкус страха. Они меня боятся... все до одного... меня, тихо пьющего в уголке свой одинокий мед. Они редко заговаривают со мной, опасаясь, что я им отвечу. Даже отец Оуэн, который регулярно проклинает меня со своей кафедры в церкви, еще не раз подумает, прежде чем выговорить свою неприязнь мне в лицо. Даже Божьи служители страшатся Истины.
Порыв жгучего морозного ветра дунул в узкое оконце и принес с собой людские голоса и конское ржание. Всадники явно заметили зеленую ветку над дверью, указующую, что это место и есть эрсельдунская таверна. Они спешиваются. Вскоре через порог перешагивает стройный гладко выбритый мужчина. Одними лишь глазами, без помощи других органов чувств, я могу определить, что передо мной - придворный и прибыл от королевского двора, потому что одет на французский лад. Башмаки у него остроносые, а рукава длиннющие и узкие, дабы показать всем важность своего владельца, который слишком хорош, чтоб работать руками. К тунике его приколот пурпурный цветок.
Незнакомец без труда выделил меня среди прочих посетителей: я, как всегда, сидел один. Я встал, когда он направился ко мне, чтобы пожать руку. Этот новый обычай завезли к нам с Востока крестоносцы, и он очень помогает мне в моем занятии. А что не откроет рукопожатие, подскажет знание королевского двора.
- Вы - Александр Макдугал из Арджилла, - говорю я ему. - Вчера утром в сопровождении одного-единственного слуги вы выехали из Роксбурга, когда роса еще лежала на траве. Вы ехали почти всю ночь, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить коней. Ваш горец-слуга очень вам предан, но конь вас боится, потому как вы его не щадите. А теперь скажите, что вам угодно от Честного Томаса Рифмача?
Мой фокус произвел нужное действие, и у Макдугала поубавилось спеси. Наступило неловкое молчание.
- Если все это вам известно, - промолвил наконец лэрд, - тогда вы должны знать и то, зачем я приехал.
Вообще-то, я уже сказал ему все, что знал, но тут мне на помощь поспешила Кейт.
- Наш Томас, - сказала она гостю, - никогда и не заявлял, что в силах ответить на любой вопрос. Мы здесь знаем только одно: он всегда говорит правду, - произнося эти слова, она на меня не смотрела. У нее за душой была такая правда, которую ей вовсе не хотелось бы оглашать прилюдно...
Лэрд посмотрел с досадой.
- Значит, я зря проделал столь долгий путь?
- Посмотрим, - откликнулся я. - Задайте свой вопрос.
Я снова уселся на стул, а он пристально оглядел комнату, прежде чем опуститься напротив. Кейт принесла гостю бутылку гасконского вина, слишком дорогого для местных, но Макдугал был не первым из знатных господ, приезжавших ко мне с вопросами. Он наливает кружку и без колебания осушает ее.
Мне же она приносит еще меда. Я откидываюсь назад и беру на язык несколько капель. Это метеглин - мед со специями, пряный и пьяный, который привозят морем из далекого Уэльса. По суше, конечно, было бы легче, но в наши дни Пограничье чересчур опасно для торговцев. Я пробую его и узнаю, что весной было мало дождей; не хватило их цветам-медоносам, так что пчелы недобрали взятка. Да и пряности были плохо просушены... и еще, что солома в улье подгнила...
- Хм-хм, - неловко откашлялся Макдугал. - Что ж, ладно. Через две недели я женюсь на Изабелле Стюарт, внучке Александра Стюарта, связанного родственными узами с троном. Мой вопрос таков: когда ей придет время родить, будет это мальчик или девочка?
- Что вам в этом? - досадливо осведомился я. Посади пятерых таких в тонущий корабль, и они станут препираться из-за груза, а не думать о корабле. Если бы я мог поговорить с ними на своем языке... я сказал бы им, как пусты их споры, бессмысленны звуки, которые попадают в глухие уши и гаснут там безответно. Иногда я дивлюсь тому, как им вообще удается сообщать друг другу нечто, отдаленно похожее на мысли.
Лэрда мой вопрос удивил, но он все еще относился ко мне с почтением. Он начал бубнить о гибели на море принцессы Маргарет, и смятении, в которое повергла эта трагедия весь двор.
Они дожили до конца своего Золотого века, все эти знатные господа. За короткий срок их чудесная королевская семья пришла в упадок, и предстояла им сотня лет нужды и бедствий. Они смутно ощущали это. Даже сидевший передо мной молодой человек, который уже вмешался в какой-то заговор и теперь стремился породниться через еще не родившегося младенца с одним из претендентов на престол.
Я почувствовал запах золота в его кошелке и потребовал плату. Пять королей назад (я был тогда подростком) в Шотландии не водилось своей монеты, но, пока я странствовал, король Дэвид велел начать ее чеканку. Удобная штуковина, надо заметить, очень хороша для старого арфиста. Потому как метеглин дорог здесь на севере и станет еще дороже из-за грядущих войн.
Пока лэрд отвлекся, доставая кошелек, я протянул руку и коснулся кончиком пальца пурпурного цветка на тунике. Похоже было, что его приколола ему какая-то дама. То, что я почуял, очень меня удивило. Дама была, без сомнения, его нареченной. Я узнал кровное родство со Стюартами. Но пальцы, прикреплявшие цветок к одежде будущего мужа, источали сердечное томление. Мало знавал я знатных пар, в которых муж и жена испытывали друг к другу истинную любовь. А в сердце Изабеллы она цвела, сильная и чистая, как роза среди вереска. Однако мне не было ясно, отвечает ли будущий муж взаимностью.
Меж тем в глубине я почуял мрачный гнетущий запах. У нее было слабое сердце, и кровь сочилась в ее легких... Мне уже доводилось чувствовать такое раньше.
- Была ли ваша нареченная в детстве склонна к лихорадкам? - спросил я. Не распухают ли иногда ее суставы, как при водянке? Легко ли она устает?
- Изабелла так же здорова, как любая другая шотландка! - вскричал Макдугал, и острый запах его страха резанул меня, словно кинжалом. - Что ты хочешь сказать, Рифмач?
Истина рождается у меня под языком, словно капля меда, но я колеблюсь. Когда я ощущаю подобное кровотечение в теле женщины, это признак того, что она не переживет первых же родов. Как поступит он, если я открою ему это? Покинет ли он невесту у алтаря, возложив на меня всю вину за измену? Или все-таки женится на ней и, несмотря ни на что, зачнет в ней дитя - либо не поверив мне, либо пренебрегая советом, в надежде на искусство повитухи? А может быть, он женится на ней и позаботится о том, чтобы никакого ребенка не было, пожертвует продлением своего рода ради нее самой, ради того, чтобы в старости вместе сидеть у камелька?
Выдержит ли его любовь такое испытание? Вопрос этот мучит меня, как острый нож, приставленный к сердцу. Я не могу отрешиться от образа юных любовников среди весенних трав, хоть слова их любви жгут мне глаза, словно скисшее вино. Иногда мне кажется, что в их бессвязной речи я вот-вот найду свою Королеву, словно ломтик сладкого яблочка в горшке овсянки.
Способна ли выдержать испытание любовь? Этот вопрос задаю я себе, когда дождь стучит по соломенной крыше моей хижины и весь этот мир кажется мне тюрьмой. Птицы под стрехами роняют пух, несут слово надежды и семейной радости. Но затхлый вкус слова, который несет плесень на подоконнике, говорит о том, что в конце концов все поглотит земля.
Часто истину проще найти, чем высказать. Но если я попытаюсь рассказать ему, что узнал, на доступном ему языке, как мне быть дальше?
