иожила, восстала из пепла, и прилетела. Напряглась, натужилась сельва- и исторгла в мир Кетцалькоатля. Всколыхнулись воды реки Ховары и пронесся буйный ветер с севера, и разрослось великое облако, и полыхнул клубящийся огонь, и нездешнее сияние ослепило потрясенного пророка. В плеске океанских вод поднялась из холодных пучин Атлантида, и восстал под изумленным небом храм Посейдона, оплетенный бурыми водорослями, занесенный илом - и горело под солнцем золото и серебро, и стояли, действительно стояли вокруг храма (прав Платон!) золотые изображения жен и всех тех, кто произошел от десяти царей, и стены акрополя, покрытые орихалком, испускали огнистое блистание. Заструилась прозрачная голубизна в марсианских каналах, и отразилось в ней неземное лицо Аэлиты и улла в нежных руках. Раскололись небеса и омрачилось солнце, растрескались горы и всполошились ветры - Арджуна пустил в ход свое дивное оружие пашупати. И задрожала земля под поступью коня богатыря Святогора. И ожила Юдифь ('Господи... Укрепи меня в этот день...'), и отдала служанке голову Олоферна, и покинули они шатер, словно для молитвы, и под разгоравшимися полосами рассвета вернулись в Ветилую. И ожила Юдифь...
Ожила.
Молчание давило.
- Здравствуй... те...
Голос деревянный, какой у него деревянный голос! Теперь закашляться, закрыть лицо ладонями и сквозь просветы между пальцами посмотреть... Понаблюдать.
Ее глаза... Вопросительная полуулыбка... Молчание.
Наконец-то увидел ее глаза! Глубокие карие глаза, чуточку встревоженные и удивленные, с двумя маленькими-маленькими искорками, вобравшими, наверное, в себя отчужденный свет далекой звезды Альфард. Удивительно мягкие... И отражается в них след какой-то невидимой и немыслимой памяти...
Отлепить руки от лица и перестать раскачиваться на диване. Повторить твердо: 'Здравствуй'.
- Здравствуй.
В ответ - неуверенный кивок.
Солнце - сквозь голое окно, отскакивая от стекол книжного шкафа прямо в глаза. Слепит, режет... Встать, пройти мимо нее, задернуть штору.
Почти полумрак. Белели одежды и нежное лицо. Вернуться на диван и быть готовым ко всему.
- Благодарю...
Негромко - из кресла...
И воструби вдруг первый Ангел, и сделайся внезапно град и огонь, смешанные с кровью, и вплыви в комнату пение сирен, стоившее жизни Одиссеевым спутникам, и прогреми за окном взрыв, подобный Тунгусскому диву, и грянь с неба вопль эскадрильи реактивных бомбардировщиков, и прозвучи из-за синевы голос иных миров - не испытать такого потрясения, как при звуке этого чуть приглушенного... и все же почти невесомого... мягкого... Почти обыкновенного.
Где комната? Утренняя равнина лежала вокруг стен осажденной Ветилуи, и под серым сводом небес нехотя поводили крыльями большие сонные птицы, и за плечами молодой, легкой на ногу служанки качался мешок - и моталось в мешке что-то, очертаниями похожее на капустный кочан, и глухо ударялось о молодое тело пониже спины...
И в конце концов - в кресле, совсем рядом - Воплощенная Мечта.
- Как ты?..
Он не решился произнести: 'ожила' - у него просто губы вышли из повиновения.
И теплый милый голос - сжаться, еще раз услышав...
- Нога... Плечи... Рука... Тяжелое в руке... Что-то холодное под ногой... Что-то...
Говорила - с трудом, словно подбирала неведомые ей до этого слова.
- Потом трава... Голубая трава... Земля...
Трепетал, трепетал в комнате голос - все тише, тише.
- Земля... - Еще раз, шепотом - и молчание. Уронила руки, застыла.
Вот, вот... оно... Поворот. И дороги - налево и направо. Вот где, вот когда, двадцать лет...
Что дальше? Что?.. Что делать с мечтой, если она сбывается? Плакать или смеяться от счастья? Построить добротный железобетонный дворец и поселить ее там? Искать другую мечту? Уйти?..
Открыла глаза - и смотрит, спокойно, задумчиво. Что?.. Есть, нашлось!
- Вы... Ты... Может, ты голодная?
В ответ - неуверенная улыбка.
- Сейчас! Мигом!
Вскочить с дивана - на кухню. Громыхал дверцей холодильника, стучал сковородкой, ронял спички, суетливо разбивал полдюжины яиц, искал соль, опрокидывал солонку, кромсал ножом хлеб, а в голове, обреченно - стук неведомых мировых часов, словно кто-то в панике - молотом по рельсу: 'Бух бу-ух... Бух...'
Сесть у окна, лицом в стекло. Сообразить, привести в порядок...
Пахло горелым. Рванулся с табурета, выключил газ - обугленные останки яичницы. А когда повернулся - у кухонной двери стояла она. Улыбалась полупечально.
- Вот... Сгорела, проклятая...
И - молчание, неловкое, удручающее. Увидел ее босые ноги, всполошился.
- Что же ты босиком-то? Сейчас тапочки...
И осекся под печальным взглядом, и застыл посреди кухни, а на сковородке что-то еще продолжало потрескивать.
Едва заметно вздохнула, и медленно - по коридору, к комнате. Опять защемило внутри. Обернулась на мгновение, посмотрела. Улыбнулась - нежно и сожалеюще. Исчезла в комнате.
Неспешно пробирались чащобой Броселиандской рыцари в поисках святого Грааля, мерно покачиваясь на спинах могучих коней. Тащились пыльными дорогами оборванцы, держа путь в страну Эльдорадо. Искали Шамбалу изнуренные зноем и жаждой путники... Стремились к мечте.
Долго стоял посреди кухни, прислушивался. Потом побрел в прихожую, заглянул в комнату - что-то там у стены, какая-то картина - голубое и белое, женщина с мечом - Родина-мать, что ли? - шлем космонавта или мотогонщика. Мудрил приятель.
Запер дверь, ключ под коврик - и пошел. Нет ли пивка в гастрономе?
И вновь - ровный свет со всех сторон. Не было вокруг никого и ничего.
Значит, вот где поворот...
'Да. Именно там. Отрекся от своих желаний, от мечты, от творчества. Перестал в тот миг быть творцом, именно тогда, понимаешь? Я ведь дал тебе тогда шанс, воплотил твою мечту. А ты... Где теперь та рукопись? Хранишь?'
'Не помню. Наверное, где-нибудь... или... Не знаю...'
'Отрекся - и забыл. Так удобней. Ты ведь сознательно все забыл'.
'Но я ведь... Я... Целыми днями... Это что - не творчество?'
Художник засмеялся.
'Почему я не вижу тебя? Где мы?'
'По-другому здесь не получается. Предбанник. И срок встречи, к сожалению, почти истек. Тут ничего не поделать. Ты все-таки вспомнил остальное зависит только от тебя. Хочу верить... впрочем, нет... Пора прощаться'.
Голос Художника - все слабее, тускнел ровный свет, медленно, как театральная люстра... Голос все слабее, словно уходил, уходил Художник и забирал с собой свет...
'А я? Куда я? Не с тобой? Куда я?..'
Он чувствовал, что Художник уже - далеко. За гранью. За толстым туманным стеклом. Но слова пробились. Все-таки пробились. Обрывками, клочками...
'...назад... чтобы ты вспомнил... только от тебя... возможность на все...'
Напрячься - и изо всех сил, пока не сдуло, не утащило ветром, сквозь злое жужжание, резкое, со всех сторон, сквозь черноту, пока не сомкнулись гладкие ледяные стенки, выталкивая, выжимая...
'Что ты делаешь здесь?'
Нарастающий гул. Он почувствовал, как закрылась невидимая дверь.
Повлекло в водоворот, и черные стены - мимо, мимо, где верх, где низ?.. Звон, непрерывный
