Крупин Владимир
Крупинки
Владимир Крупин
Крупинки
Содержание:
Петя Ходырев
Умру любя
Зелёнка
Дежурная
Тяжелый случай
Авторучка
Муська
Первое слово
Сашка
Упрямый старик
Дунайское похмелье
Петя Ходырев
Гляжу на выпускную фотографию нашего 10 'А' и понимаю, насколько же все мы были красивы, чисты и наивны. Вот наши девушки в платьицах с поясами, в белых носочках. Все с косами. Вот мы, младоюноши, стоим за ними. До чего ж все красивы. Келарев, Шишкин, Чучалин, Шампаров, Коршунов... Но конечно, бесспорно, самый впечатляющий и вид, и взгляд у Пети Ходырева. Удивительные, глубокие глаза, густые волосы, сам такой крепкий, ладный.
Петю убили, когда ему было всего тридцать два года, в Васильево, рядом с Казанью. Это была первая смерть в нашем классе. На родине, в селе Кильмези, в Троицкой церкви ко мне подошла пожилая женщина, сказала, что она мать Пети, что осталась совсем одна, и просила зайти. Она помнила меня. Конечно, сотни раз я бывал у них в крохотной комнатушке при конторе леспромхоза, где она работала уборщицей. Сейчас у нее хороший, теплый дом, чистый, уютный, застланный половиками. Анна Михайловна все старается угостить меня, а сама все говорит и говорит про Петю и про Петю. Он у нее был единственный. Достает альбом. Я перекладываю его тяжелые страницы. Много знакомых.
-- Это ведь Таня Юрлова! -- восклицаю я.-- И Валя.
-- Да, нам по родне, -- говорит Анна Михайловна. -- Тоже уже не- живые.
-- Я ведь помню Таню, Анна Михайловна, -- вместе в пионерлагере работали. Такая худенькая, быстрая, шагом не ходила, все в руках горело.
-- Да, давление высокое было. Замуж не выходила. А Валя выходила, сестра. Таня пришла к Иринке, Валиной дочери: 'Ирин, я замерзла, мне, что ли, помыться?' Сильно чем-то была расстроена. Пошла в ванную, нет и нет. Думают с мужем: чего-то Таню не слышно. А там уже вода через край льется.
Фотографии в основном похоронные. Вот Петя с женой, вот с дочерью, вот с женой и дочерью. Зимние снимки, летние. Вот его дочь, уже взрослая, с детьми.
-- Начинали жить хорошо, -- говорит Анна Михайловна, -- да ты чего ничего не ешь, гость дорогой, вы ведь больно с Петей дружили, на улице заигрывались.
-- Не допоздна же.
-- Бывало. Раз я его, грешница... он в шестом был, припозднился: 'Снимай ремень'. Потом он вспоминал: 'Ой, мам, как ты меня порола, сбдко было, по одному месту угадывала. Мам, ты правильно меня порола, я из рук не выбился. Теперь сына ращу, понимаю...' Бери, бери курочку, салат бери. У меня уж больно все простое... Ведь как жили-то, а? Придет с улицы, ноги как лед, обувь худая. Никогда ничего не просил. Я ходила по найму жать, в военкомате еще была уборщицей. Мякину не ели, но и богатыми не были. А вот уж женился-то, о-ой. -Анна Михайловна призналась: -- Она и пила, и курила, а Петя говорит: 'Мам, ведь она хорошая'. Привез девочку Ленку, денег на телевизор: 'Будете смотреть, у тебя поживет, ты лучше нас воспитаешь'. Где уж, не смогла, быстро жена обратно забрала.
Еще перевернул страницу. Наша школа, наш класс. О, как же Петя пел. Мы его на концерте насильно выталкивали из-за кулис. Зал не видел, а мы видели его сцепленные за спиной руки, он нещадно щипал себя, терзал ногтями. А как же он стеснялся своих волос.
-- Выдрать был готов волосы. Вьются и вьются. Утром встанет, голову под умывальник, намочит, расчешет. 'Куда ты с мокрой головой?' -- 'Да хоть прямые'. Какие прямые, высохнут -- опять кудри. Да-а. И все ей не хватало, все мало. Прежние ее дружки -- сестрины мужики его убивали. Он знал их секреты, а им не поддавался. Кончил техникум, честно работал. А я ведь, я ведь... -- Анна Михайловна заплакала, -- я ведь велосипедика ему не покупала, не было у него детского велосипедика... Приехал в последний раз, говорит: 'Мам, что со мной случится, приезжай хоронить'. Его они так убили, что будто сам с поезда упал.
Страшна фотография похорон. Невозможно смотреть. До чего же напоминает мертвое, измученное лицо Есенина.
-- Бог их наказал. Один спился, другого в электрической стрелке смололо. Сам попался или засунул кто. Первого ее мужа, который и раньше сидел, снова посадили. А я до того говорила ей и ему: 'Галя, разойдитесь'. Он: 'Мам, ведь это ж дети мои'. Он же голодный ходил. На похоронах как его соседи жалели. Только они да я плакали. Зайдет, говорят, займет десять рублей -- детей накормить. Обязательно отдаст. Они не берут. Хорошие соседи. У меня тоже жили чужие люди из города, муж с женой. 'Мы вас, Анна Михайловна, к себе заберем'. Ой, говорю, я в лифтах не понимаю. Сяду, буду кататься, меня не найдете'. Смеются.
Я закрыл альбом.
-- Вы ведь ровесники. Ему бы столько же сейчас было. Последний раз приехал, пометал-пометал Ленку, меня взял поцеловал в обе щеки: 'Мам, прощай, мам, прощай'. Вот и распростилась. Уж так себе говорю, что мне Господь жизнь дает, чтоб я за них за всех молилась.
На прощанье Анна Михайловна подарила мне платок. Вышитый, наверное, еще в ее девичестве. Такие -- белые, с цветочками и подзорами -- держали в руках наши девушки на школьных вечерах, на танцах. Конечно, получить такой платочек было мечтой парней. Мы тогда не догадывались о печальном смысле такого дарения. Платочек дарился к слезам.
Петька, милый!..
Умру любя
Первое, что я запомнил у Пушкина наизусть, была поэма 'Цыганы'. Было мне лет шесть. Я не знал значения знаков препинания, разделения на строки, не понимал смысла скобок, я читал слова подряд, так и заучивал. Не специально, а от частого перечитывания. Рука магнитно тянулась к книге, привычно раскрывалась на влекущем месте, и я шептал: '...они сегодня над рекой в шатрах изодранных ночуют'. Все было настолько точно, что я и понятия не имел, что это написано больше ста лет назад. Цыгане приходили в село летом, разбивали изодранные шатры недалеко от реки, ходили по улицам. Нас к табору не отпускали, цыган побаивались, мы смотрели издали. А благодаря этой поэме я как будто был вместе с ними, знал, что там у них костры, сидит у костра старый цыган и рассказывает о Мариуле и успокаивает Алеко. Ну разлюбила тебя Земфира, ну что ж делать, все они такие, цыганки.
Я читал и читал, а как добирался до самого главного места, забывал дышать и читал взахлеб:
'Вдруг видит близкие две тени и близкий шепот слышит он над обесславленной могилой первый голос пора второй голос постой первый голос пора мой милый второй голос нет нет дождемся дня первый голос уж поздно второй голос как ты робко любишь минуту первый голос ты меня погубишь если без меня проснется муж алеко проснулся я куда вы не спешите оба вам хорошо и здесь у гроба Земфира мой друг беги беги Алеко постой куда красавец молодой лежи вонзает в него нож Земфира Алеко цыган умираю Земфира Алеко ты убьешь его взгляни ты весь обрызган кровью о что ты сделал Алеко ничего теперь дыши его любовью Земфира нет полно не боюсь тебя твои угрозы презираю твое убийство проклинаю Алеко умри ж и ты поражает ее Земфира умру любя умирает...'
Так я и читал: 'Алеко умри ж и ты поражает ее Земфира умру любя'.
Я всецело был на стороне цыган. Мы их так обидели. Алеко же от нас пришел к ним. Пришел и цыгана убил. И ему не отомстили, только и сказал старик: 'Ты зол и смел оставь же нас прости да будет мир с тобою'.
Когда к нам приходили цыганки с детьми, мы обязательно что-то давали им. Раз я отдал маленькой неумытой девочке-цыганке цветные тряпочки для ее куклы. Ее мать поняла все величие моего подарка, мне же еще предстояло объяснять свой порыв сестрам, взяла мою руку, повернула ладонью кверху:
-- Ой дорога, дорога, ой дальняя дорога. Будешь ты полковником, будет у тебя жена Маруся, и проживешь ты восемьдесят лет.
Два ее предсказания уже не сбылись. Но цыган я люблю. И не осуждаю, когда они ходят и цыганят деньги по электричкам и поездам. И когда подаю, то будто искупаю нашу вину перед ними. Ведь это же как страшно:
Взгляни: ты весь обрызган кровью!
О, что ты сделал?
Зелёнка
В наше село были вывезены дети блокадного Ленинграда. Вывезли их совсем крошечными. Когда окончилась война, многих нашли оставшиеся в живых родители, а многие так и остались детдомовцами. Окрепшие на вятском молоке, живущие в любви к ним и жалости, детдомовцы оказались вскоре и вредными, и драчливыми. Круглосуточная совместная жизнь сплачивала их, им было легко побеждать нас, измученных к тому же еще и межуличной враждой.
Мы звали детдомовцев бандой зеленых. А звали потому, что их лечили не как нас, не йодом, а зеленкой. Тогда я ее впервые увидел. Детдомовцы были лихие ребята, все перецарапанные, поэтому все перемазанные зеленкой. Но наступили школьные годы, детдомовцы были включены в число обычных школьников, и у них, и у нас появились новые друзья. Только мы не могли понять, зачем надо воровать картошку для костра, если мы ее и так принесем.
