Озерова Л А
Михаил Зенкевич - тайна молчания
Л.А.Озерова
Михаил Зенкевич: тайна молчания
Эта книга - открытие. Для большинства читателей - открытие имени, им не известного. Но это откры-тие и для тех, кто знает творчество Михаила Зенкевича, но, оказывается, лишь частично и неполно. Так случи-лось, что большая часть стихотворении этого поэта и вся проза при жизни не были напечатаны. Литератур-ное наследие Михаила Зенкевича бережно хранилось его семьей: женой - Александрой Николаевной, ныне покойной, а также сыном Евгением Михайловичем и внуком - Сергеем Евгеньевичем.
Даже те любители и знатоки поэзии, которые чита-ли первую и самую знаменитую книгу стихов Михаила Зенкевича - 'Дикая порфира' и позднейшие скупо представленные сборники 'избранного', удивятся оби-лию произведений, не опубликованных при жизни авто-ра. В Содержании они отмечены звездочками. Корпус этих 'новых' сочинений весьма многозвезден и много-значен.
Вполне закономерен читательский недоуменный вопрос: в чем причины такого долговременного молча-ния поэта, такой поздней публикации произведений в стихах и прозе, лежавших под спудом более полуве-ка? Ответить на этот вопрос можно, только позна- комившись с судьбой поэта и произведениями, ее отразившими, а также с эпохой, в которую жил и тво-рил поэт.
Есть по меньшей мере две причины, объясняющие молчание творца.
Первая. Некоторое, притом небольшое, число про-изведений не были своеврем.енно опубликованы свобод-ной волей автора: он был не до конца ими доволен или вовсе недоволен и продолжал работу над их совершен- ствованием. Возможно, он готов был напечатать завер-шенные стихи, но наступили иные времена. И в этих 'иных временах' - вторая и главная причина после-дующего молчания. Новые произведения рождались, но их нельзя было публиковать по цензурным условиям. Власть предержащие в государстве и в литературе не забыли, что Михаил Зенкевич - друг Гумилева, Ахма-товой, Мандельштама, Нарбута... Эти имена и пред- ставляемый ими акмеизм как литературное течение были запрещены и загнаны в 'зону' презрения и в луч- шем случае не упоминались. Все это самым прямым и непосредственным образом отразилось на творческой судьбе Михаила Зенкевича. Он стал свидетелем тра-гического конца многих своих сверстников, друзей, со- ратников, современников, разгрома 'Серапионовых братьев', 'Перевала' и других литературных групп и объединений, объявленных враждебными советской власти. Михаил Зенкевич, чудом избежав тюрьмы и ссылки, тем не менее не избежал мучительных лет на-пряженного ожидания расправы, державного прокля-тия, слежки, негласной опалы. Он был обречен, как и многие другие, на молчание и работу для ящиков пись-менного стола. Поэт томился, жил в постоянном пред-чувствии катастрофы, и, надо полагать, немало его ру-кописей исповедального характера были уничтожены.
Судьба сохранила Михаила Зенкевича для творче-ства, для 'звуков сладких и молитв', по слову Пушки-на. Человек чести, он был горд, не угодничал, не при-служивал и жил, трудясь во благо культуры, как мас-тер-предтеча, хранитель тайн высоко почитаемой лите-ратурной традиции русской поэзии.
Последний поэт поколения акмеистов Михаил Зен-кевич замыкает собой им же самим физически про-дленный Серебряный век. Даже в условиях тоталитар-ного режима поэт не переставал создавать стихи и про-зу, хотя для интеллигентной публики его имя связыва-лось в основном с переводческой деятельностью, и прежде всего с открытием поэзии Америки для русско-го читателя.
И вот - всему приходит срок! - читатель наконец впервые открывает полноценный том сочинений Миха-ила Александровича Зенкевича - обильный материал для суждений о его творческом пути и вместе с тем о русской литературе примерно шести с лишним деся-тилетий нашего, двадцатого века.
Издательство 'Школа-Пресс', публикуя этот сбор-ник, дает возможность читателям, и прежде всего - учителям-словесникам, глубже, разностороннее и пол-нее представить поэзию Серебряного века, которому по праву принадлежит и Михаил Зенкевич. И кто-то из юных читателей, я уверен, назовет его своим поэтом и выберет творчество Михаила Зенкевича для более при-стального изучения.
Михаил Зенкевич думал о судьбе искусства в пору, когда свобода, в том числе свобода слова, трактова-лась только как 'осознанная необходимость': Искусства участь нелегка. Была такой во все века. Во времена средневековья Служанкой быть у богословья, Придворной дамой королей Притворный расточать елей. А в век аэроплана,танка Оно - политики служанка. Вот вам из древности пример: Был волен, но и нищ Гомер. И одой должен разгораться Поэт придворный, как Гораций. Ведь даже пролетариат, Как Август, льстивым строфам рад.
Горькая мысль поэта и беспощадная ирония по-средством которой мысль выражена, звучат удивитель-но современно. А ведь эти стихи, как и многие другие, свыше полустолетия хранились в 'зоне' молчания.
Жизненную и человеческую позицию поэта, его творческое кредо во многом помогает понять стихотво-рение, которое называется 'Будь стоиком' (1963): 'Все суета и суета сует',- Провозгласил давно Екклесиаст, Но ею движется, живет наш свет, И стойкости житейской не придаст Библейской древней мудрости Завет. Но если ты стремишься к высшей цели, Чтоб в бренном теле дух твой не ослаб, Будь стоиком, как цезарь Марк Аврелий, Как Эпиктет, мудрец и римский раб. В другом стихотворении, написанном спустя шесть лет, вновь упоминается Марк Аврелий, философ- стоик, автор книги 'К самому себе' (иногда название перево-дят - 'Наедине с собой'). В пору господства единст-венно-верного учения выйти на газетную, журнальную, книжную полосу с такими стихами было невозможно.
Как известно, школа стоиков основана Зеноном в Афинах около 300 лет до нашей эры. Стоики полага-ли, что реально существуют только тела, что Бог-логос (он же - творческая первосила) порождает четыре первоосновы: огонь, воду, воздух, землю. Все тела взаимонепроницаемы и делимы. Время мера движения ми-ра, а мир, считали стоики, единый саморазвивающийся организм.
В учении стоиков первым естественным побужде-нием человека признается потребность в самосохране-нии. Человеческое счастье определяется как жизнь со-гласно Природе. Человек в высшем выражении - муд-рец, достигший бесстрастия, или апатии, 'довлеющий себе', не зависящий от внешних обстоятельств. Симпа-тии Михаила Зенкевича к стоикам объясняются этим стремлением к внутренней свободе в эпоху тоталита-ризма.
Однако поэт-стоик иногда не выдерживает самому себе поставленных условий. Его лирические признания приоткрывают подлинные чувства, которыми он жил. Так, в августе 1953 года Михаил Зенкевич записывает строфу: В доме каком-нибудь многоэтажном Встретить полночь в кругу бесшабашном, Только б не думать о самом важном, О самом важном, о самом страшном. Все представляя в свете забавном, Дать волю веселью, и смеху, и шуткам, Только б не думать о самом главном, О самом главном, о самом жутком. Такое восьмистишие легко заменит дневниковую тетрадь. В нем сгущены переживания длительного пе- риода. Оно многое говорит о поэте и об его эпохе.
Интерес Михаила Зенкевича к философии не под-черкнут и не выделен из круга других его интересов (история, антропология, геология, зоология). Можно предположить, что немалое влияние на занятия поэта философией оказал его саратовский друг, известный религиозный мыслитель Г. П. Федотов (1886-1951).
Итак, 'будь стоиком, как цезарь Марк Аврелий' или 'Эпиктет, мудрец и римский раб'. Что цезарь, что раб - одно и то же: человек.
Время склоняло всех, в том числе и Михаила Зенке-вича, к политике, к кругу общественных наук. Его же, как, впрочем, и некоторых других поэтов, тянуло со-всем в другую сторону. Жизнь его была нелегкой. В ней было немало скрытого, затаенного, непроявленного противостояния существующему режиму. Много лет Михаил Зенкевич прожил под знаком ка-тастрофы. Его друзей и соратников по акмеизму по-стигла трагическая участь: Николай Гумелев в 1921 го-ду был расстрелян, Осипа Мандельштама преследова-ли и в конце концов загубили так, что и могилы его не отыскать. Анна Ахматова, хотя и не была репрессиро-вана, перенесла адовы страдания и может быть при-знана великомученицей русской литературы. Владими-ра Нарбута, человека и поэта, наиболее близкого Ми-хаилу Зенкевичу, подвергли остракизму. Их последова-тели и ученики, оставшиеся на воле, каждый день жда-ли ареста. Долгое испытание страхом выпало на долю и Михаила Зенкевича. Какой запас человеческой проч-ности и мужества должен быть, чтобы выстоять и ос- таться собой в этой унижающей достоинство мрачной атмосфере безвременщины!
Но Михаил Зенкевич знал, что второе имя поэзии - свобода. И здесь важно кратко проследить творческий путь поэта.
Первые его стихи стали регулярно появляться с 1908 г. на страницах петербургских журналов 'Вес- на', 'Современный мир', 'Образование', 'Заветы' и других. Об этом самом раннем периоде творчества осталось мало письменных свидетельств. Единствен-ный критический отзыв - редакционная заметка в журнале 'Весна' (1908, No 7) в разделе 'Почтовый ящик': . В Лекон-те де Лиле Зенкевича поразила мощь в изображении первобытной природы.
Глубокая человечность отличает миросозерцание Зенкевича. Он любит кровеносные сосуды, он тело зем-ли мыслит как тело человека...'
Отзывы на 'Дикую порфиру' были многочисленны, но не однозначны. Книга пришлась по вкусу одним, у других вызвала противоречивые чувства, третьим внушила глубокий интерес к поэту. Иные же полагали, что в 'Дикой порфире' возможности автора реализова-лись не полностью, и, возлагая на даровитого поэта большие
