Станюкович Константин Михайлович
Форменная баба
Константин Михайлович Станюкович
Форменная баба
(Рассказ матроса)
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
I
- Это ты, Егорка, про вдову Аришку? - властно спросил, подходя к двум матросам, притулившимся у борта на юте, молодой, красивый, черноволосый матрос Александр Дымнов, казавшийся еще красивее при свете полного месяца, заливавшего своим серебристым светом и океан и палубу 'Голубчика', который под всеми парусами спускался на юг, направляясь к Индийскому океану.
- Про нее! - отвечал, несколько робея, белобрысый матросик Трофимов, которого Дымнов называл Егоркой.
- Не видал ты, значит, настоящих баб, ежели обожаешь Аришку. Какая это баба? Это, прямо говорить, кура, а не баба... Ке-ке-ке... Только и кудахчет... да знай норовит с матроса лишний грош за лук содрать. Торговка, а не баба... И Иудинская... С 'крупой' тоже зенками вертит... Ей все равно, что смола, что крупа!* А ежели ты баба флотская, так и будь флотской.
______________
* В старину матросы звали солдат 'крупой', а солдаты матросов 'смолой'. (Прим. автора.)
- Это ты, Дымнов, вовсе здря виноватишь Арину. Она баба ласковая! заступился Егорка, несколько обиженный презрительным отзывом о молодой торговке, пленившей, в числе многих, и его.
Вдобавок две ситцевые рубахи, подаренные ею Егорке накануне ухода 'Голубчика' в кругосветное плавание, в значительной мере подогревали память о доброте и ласке Арины, напоминая вместе с тем добросовестному и благодарному матросу и об его клятвенном обещании исполнить ее просьбу привезти ей из 'дальней' шелковый платок с 'жар-птицей', какой привозил один матросик ее конкурентке по базару, 'белобрысой Дуньке', и супирчик с Цайлон-острова.
- Мне что твою Аришку виноватить? Я ею не занимался... Начхать мне на таких баб! - высокомерно произнес красавец матрос. - Небось, и тебе две рубахи подарила, а заместо их: 'Привези, мол, Егорка, на память гостинцев!' Не тебя одного, простоту, она этими рубахами облещала... Никакой настоящей приверженности в ей нет... Что Кузьма, что Архип... Только гостинцы бы ей возили... Корыстная душа... А ты и раскис: 'Аришка да Аришка!..'
- Ты, небось, знал лучше Аришки!..
- Я-то? - хвастливо переспросил Дымнов.
- Ты-то.
- Перед той бабой, какую я знал, твоя Аришка, прямо сказать, ничего не стоит... Да такой бабы тебе никогда и не узнать...
- Это почему?
- А потому, что моя Нюшка форменная баба, и не по твоей она трусости...
- В каких это смыслах понять?
- А в таких, что из-за бабы ты и пятидесяти линьков побоишься принять, а не то, что в неделю по две сотни!
- Я и так до смерти боюсь линьков, а то еще из-за бабы!.. Вовсе и не стоит баба, чтобы из-за нее да пороли... И ты чудно что-то обсказываешь, Дымнов! - испуганно и недоверчиво проговорил Егорка, слишком тихий, спокойный и робкий человек, чтобы допустить даже в помыслах такую несообразную компликацию {240}.
- То-то я и говорю, что тебе этого не понять! - не без снисходительного презрения кинул красивый брюнет.
- Довольно трудно понять... Небось, и ты сам этого не поймешь...
- По-ни-мал!.. Очень даже хорошо понимал... Из-за самой этой Нюшки меня стращали скрозь строй гонять, а насчет порки нечего и говорить... Всыпывали довольно даже часто... Всего бывало!
- И ты не бросил этой самой бабы?
- Глупый ты, Егорка!.. Бросил?.. Я не только не бросил, а чем больше пороли меня из-за Нюшки, тем она мне любее становилась... Можешь ты это себе в понятие взять?.. То-то не можешь... Потому в тебе никакой отчаянности карахтера нет, и никогда ты настояще не был привержен к бабе...
И Дымнов хотел было отойти, находя, что и то, что он сказал, было достаточно, чтобы произвести на товарищей импонирующее впечатление, но Егорка, втайне во всем завидовавший Дымнову, хотя и очень расположенный к нему, проговорил:
- А ты, Дымнов, объясни про форменную бабу-то... Расскажи, как это все вышло у вас и по какой-такой причине тебя за нее пороли.
- Напрасно тебе это и объяснять. Все равно не поймешь...
- Может, и пойму... А ты расскажи.
- Я и сам знал тоже одну такую же занозистую бабенку! - начал было другой матросик, доселе не проронивший слова. - В горничных у нашего экипажного служила... Ну и заноза, я вам скажу, братцы!..
- Та-ку-ю!? - перебил Дымнов, взглядывая не без презрительного изумления на человека, имеющего дерзость сравнивать кого-нибудь с 'форменной бабой'. - Такую! Дурак ты, Антонов, дурак и есть!.. Такую!?.
- Да ты за что лаешься-то? - спросил поклонник занозистой горничной.
- А по той причине, что твоей этой самой занозе так же далеко до такой, как отсюда до берега! - ответил Дымнов и взмахнул рукой на океан, кативший свои большие волны, обозначавшиеся во мраке ночи седыми верхушками.
- Ты нешто ее знаешь?
- И знать не желаю.
- Так как же ты можешь об ей полагать?
- То-то могу.
- Это еще почему?
- А потому, что такой, как Нюшка, нет и быть не может другой. Понял?
В убежденном и властном тоне Дымнова звучала такая восторженность, что оба матроса невольно притихли, словно бы внезапно понявшие действительное превосходство той женщины, о которой так горячо говорит матрос, несмотря на то, что из-за нее его пороли.
- Так расскажи нам про свою Нюшку! - снова попросил Егорка.
- Расскажи, Дымнов, уважь... Должно быть, очень облестительная баба. И прозвище у ней чудное: Нюшка!
Вероятно, не столько эти просьбы, сколько потребность поговорить о женщине, вызывавшей сильное чувство, с молодыми ребятами, которые не осмелятся отнестись с насмешкой к сердечным признаниям, заставила матроса согласиться.
- Уж так и быть, расскажу вам про Нюшку, чтобы вы могли хоть слышать, какие на свете бывают форменные бабы! - проговорил Дымнов уже не прежним резким тоном, а мягким и значительным, словно бы заранее стараясь расположить слушателей к героине своего романа.
И, присевши к борту, Дымнов покрутил усы и начал:
II
- Это я прозвал ее, братцы, Нюшкой, а звали ее все Анной Гавриловной, потому как она во всем своем парате, при серьгах, с бруслеткой и в кольцах жила вроде быдто экономки у капитана первого ранга Ухватова. Он моим экипажным был и командовал кораблем 'Нетронью'*. Небось, слышали?
______________
* 'Не тронь меня'. (Прим. автора.)
- Его еще бабьим боровом звали! - заметил Егорка.
- Он самый и есть. Лысый, чижелый, брюхастый, прямо сказать, боров, а туда же: на любовь льстился. Не понимал, что это ему не к рылу, и по своей дурости полагал, что можно через деньги настоящую приверженность получить. Очень обожал экономку. Ничего для нее не жалел. Рядил, как паву.
- А из каких она была? - спросил Егорка.
- Писаря Авакумова жена. Тот на деньги польстился: сказывали, две тыщи за нее взял и от правов отказался. Ну, и Нюшка из антиреса в экономки пошла... Думала сперва, что очень это лестно вроде барыни быть да своего лысого черта вроде как турецкого султана ублажать... И жила она у его таким манером год, ровно заключенная. Никуда Ухватов ее не пускал... Страсть ревнивый был... И обожал ее больше да
