из-за какого-нибудь безумного дурака мы не желаем рисковать своим положением, будущностью детей... Как вам угодно, но только не сердитесь, маменька, мы должны отказаться от удовольствия посещать вас, если брат будет жить с вами. Я сама мать...
- Вон, сию же минуту вон!.. - разразилась наконец полковница, не помня себя от бешенства. - Ишь, с чем пожаловала!.. Прогони сына... Ах, ты... Да если бы он в самом деле был преступник, так я не отреклась бы от него, а то для вас... Вы с муженьком уже давно от меня глаза воротите... Вон... вон, подлая тварь!
И полковница заметалась, как бешеная, по комнате.
- Что за выражения! Вы, кажется, по-прежнему заимствуете их на Сенной{205}! - презрительно сказала Наденька, с достоинством выходя из гостиной.
- Вон, подлая!.. Ирина! - гремела полковница, - эту даму никогда не принимать... Слышишь!
- Очень нужно приезжать!
Долго еще не могла придти в себя полковница. Долго еще она ходила по комнате... 'Родная дочь... Хороша! Такая подлость... Недаром брат Андрей всегда ее не любил...' В голове у бедной полковницы был какой-то хаос. Родная дочь, газета, Митя, 'дальнейший ход', все эти слова проносились бестолково в ее голове, раздражали и хватали ее за сердце. Поступок дочери поразил ее своей неожиданностью. Этого она не ожидала. Даже и такая крепкая старуха, как полковница, не выдержала и, после сильного припадка гнева, пришла в свою комнату, бросилась в постель и зарыдала, как беспомощный ребенок.
VII
Но мысль о 'подлой' газете, которая лежала там, в гостиной, скоро подняла на ноги полковницу и возвратила к ней обычную энергию. Она еще раз перечла ненавистный параграф и сожалела, что не она, а адмирал будет объясняться с директором правления. Вот какую гадость напечатали!.. Решить самой написать опровержение, чтобы послать в газету, было делом недолгого раздумья... Однако и беседа дочери и эта газета несколько смутили ее. 'А что, если в самом деле, Митя?..' - подумала она с ужасом.
Когда Митя вернулся домой, она пошла к нему в комнату и сделала ему следующий краткий допрос:
- Послушай, Митя, ты правду мне сказал: ничего такого не говорил там?
- Я вам объяснил. Сами видите, что ничего такого.
- Хорошо. А с какими-нибудь подозрительными лицами ты не знаком?
- Что вы, маменька! У меня и вообще-то мало знакомых, вы знаете их. Что в них подозрительного?
- А каких-нибудь там запрещенных книг не держишь?
- Да что вы!
- Читаешь, может быть? Ты от матери, Митя, не скрывай.
- Ей-богу, ни разу не читал. Где их достать!
- Ну, ладно, Митя. Так посмотри-ка, какую пасквиль про тебя напечатали. Сегодня твоя сестрица привезла. Ты к ним не ходи, Митя, слышишь... Она боится... карьеру, видишь ли, ты им испортишь.
Молодой человек улыбнулся, пожав плечами, взял газету и стал читать.
- Все вздор. Никакие товарищи не возмущались, напротив все, большинство меня же поддерживало в споре... Вся статья - вранье, - проговорил он. Теперь много, маменька, пакостей печатают! И из-за чего только историю раздули!.. - прибавил Дмитрий Алексеевич, на которого однако слова статьи 'дальнейший ход' произвели не особенно приятное впечатление. - Еще слава богу, что всю фамилию не напечатали.
- А вот я сама их пропечатаю!.. - вдруг заявила полковница.
- Что вы, маменька? - испугался Дмитрий Алексеевич.
- Я покажу - какая я маменька, если ты такой рохля! - проговорила мать, выходя из комнаты сына.
Целый вечер она сидела взаперти у себя в комнате, сочиняя ответ. Много листов она перепортила и наконец остановилась на следующем литературном произведении, которое перечла не без некоторого авторского удовольствия:
'Господин редактор!
Я удивляюсь, как в такой серьезной газете, как Ваша, Вы решились поместить подлую и нелепую ложь, касающуюся моего сына, выдуманную каким-нибудь негодяем, благоразумно скрывшим свою фамилию. Тень, кидаемая на моего сына, ложится и на меня, а потому, милостивый государь, как мать и вдова подполковника, кровью доказавшего преданность престолу и отечеству, я уведомляю Вас, что все Вами лживо напечатанное есть гнусная и презренная выдумка. Никаких возмутительных разговоров сын мой, обозначенный в статье буквою К., не вел и вести не станет, и никогда товарищи его не просили сына оставлять службу. Уволил его, без всякой причины, директор правления, получивший презренные сведения по доносу наушника. Предоставляю судить о благородстве такого поступка Вам, г. редактор, а я с своей стороны могу присовокупить, что вышеизложенное могут подтвердить все служащие в правлении, конечно, кроме наушника, лишившего неповинного сына места. Прошу письмо мое напечатать, дабы исправить вред незапятнанной репутации как моего невинного сына, так и моей, а равно успокоить прах моего мужа, прослужившего тридцать пять лет беспорочно и умершего от ран на поле чести. Печатать такие пасквили довольно подло, многоуважаемый редактор. Остаюсь вдова-подполковница, Мария Кропотова'.
- Что ты скажешь, Митя, насчет этого письма, а? - спрашивала полковница сына, прочитав ему свое произведение.
Сын испугался.
- Вы хотите его послать?
- А ты думал как? Не для себя же я его писала.
- Что вы, маменька... Бросьте лучше его в печку.
- Это почему? Разве худо написано?
- Право, бросьте... Написано оно недурно, но не поднимайте вы этой глупой истории.
- Ах, ты, трус, трус!.. Какая тут история? Разве можно так оставить это дело... Или, может быть, ты в самом деле говорил возмутительные речи?
- Ничего я не говорил, уверяю вас, а все-таки прошу вас, не посылайте письма. И наконец я сам могу написать... я не малолетний, чтоб за меня вы писали.
Больших трудов стоило сыну уговорить полковницу хоть посоветоваться с дядей Андреем.
- На это я согласна. Но, во всяком случае, так оставить нельзя... Эх, ты... тюлень, тюлень... Даже на пасквиль не умеешь ответить, а тоже фанаберия!..
'История' с Дмитрием Алексеевичем стала известна среди родных и знакомых. Они приходили, под видом участия, узнать, в чем дело, и Марья Ивановна несколько раз повторяла, какую подлость сделали с Митей. Однако многие родственники были убеждены, что Дмитрий Алексеевич, в самом деле, подозрительный человек, и Дмитрий Алексеевич очутился в глазах некоторых в положении зачумленного. Полковница негодовала, узнав как-то стороной о таких сплетнях. К довершению всего, через неделю после происшествия, полковница получила от старшего сына, Феди, письмо, начало которого было следующее:
'Дорогая маменька!
С прискорбием узнал я из вашего письма, что брат Дмитрий опять лишился места, и хоть вы пишете, что по проискам других, но стороной я узнал, что тут не одни происки, а также и вина брата. Как мне ни жаль его, маменька, я принужден откровенно сказать, что с его стороны наконец просто недобросовестно до сих пор вести неопределенное существование и, таким образом, быть вам в тягость. Нельзя же в самом деле оставаться век свой младенцем! Хоть брата бог не наградил большим умом, но не настолько обидел его, чтобы он не мог сообразить нелепости всех своих поступков. Я слышал, что он лишился места, позволив себе высказывать мнения, едва ли уместные и своевременные. Это похоже на него, и я, как любящий брат, решаюсь просить вас, маменька, внушить брату, - он вас слушает и уважает, - что его поведение компрометирует всех его близких и может окончиться печально для него самого. Все мы понимаем, не хуже, если не лучше его, что жизнь представляет многие несовершенства; но несовершенства эти, во-первых, условны, а во-вторых, вовсе и не таковы, какими их желают представить люди, знакомые с жизнью по книгам и пустым односторонним статьям или вовсе ни с чем не знакомые, а воображающие себя умнее других. Едва ли глупый идеализм брата, его неумение обойти подводные камни практической жизни и примириться с необходимым злом жизненной карьеры, не способен увлечь его на путь очень опасный. К прискорбию, мы видим, к чему он приводит. Да сохранит нас всех господь бог от этого несчастия, но я боюсь, что бедный брат уже стоит на этом пути. Если мои предположения справедливы, то пусть он не считает меня братом, как ни больно мне лишиться брата.
Еще другая нерадостная весть, маменька: бедная сестра Наденька очень огорчена вашим к ней
