Лошади начали быстро разбредаться по луговине. Митька сразу встряхнулся, крикнул весело и звонко:
— А ну, вали домой! А ну, живей! Ишь ты — баловать! — И погнал табунок на конюшню.
Урвав свободную минуту, Митька прибежал домой почитать тятькино письмо и попутно перекусить малость. Вошел в избу и обомлел: мать, почерневшая, простоволосая, сидела и немигуче глядела на бумажку, что лежала на столе. Митька крикнул от страха:
— Мам, ты что?! Мам…
Она даже не шевельнулась. Митька бросился к столу: чужое письмо. И все понял…
Он вышел во двор, долго и бездумно ходил, что-то делал, зачем-то проверил петли на калитке, потом пошел в сарай за вилами — зачем? Поискал глазами — не нашел. Тронул свои старенькие некрашеные самодельные лыжи — и сразу, будто в кино, все сменилось. Видит: стоит вот тут, у верстака, тятька и строгает две узкие длинные дощечки, у каждой выбирает посредине желобки. Митька здесь же, смотрит, как тятька мастерит ему лыжи, спрашивает нетерпеливо: «Тять, скоро сделаешь, а?» — «Скоро». — «Когда скоро? Вон уж у Кольки лыжи есть. И у Петьки. Магазинные». — «Завтра, поди, кончу. Вот прострогаю их, концы запарим, загнем — и катайся в свое удовольствие! Получше всяких магазинных будут».
Митька кидается отцу на шею. Тот шоркает жестким подбородком Митькины щеки, дышит теплым махорочным запахом…
Увидел все это Митька, упал головой на верстачок и затрясся, будто в страшном ознобе.
— Тятька… тятька… Как же так — убили тебя? Как же: нету тебя, а? Нету!.. Нету и больше не будет, а?..
Потянулись дни за днями, тяжелые, горестные. За что ни возьмется Митька — работа из рук валится. Все о тятьке думает и страдает, да так, что, кажись, умереть легче. Придет домой, а там и вовсе тоска горло жмет: мать словно каменная. Делает что по хозяйству — молчит, отдохнуть присядет — молчит.
Глянет Митька на маму — страшно станет: не заболела бы, не умерла бы! И начинает тогда говорить с ней обо всем, что в ум взбредет, спрашивать что-нибудь — может, развеселится. А она — «да» или «нет». Да таким голосом отвечает, что Митька бежит в сараюшку и плачет там до хрипоты.
Вечером пришел с конюшни — мамы нет в избе. Вышел во двор. Слышит: кто-то стонет и рыдает в погребе. Прямо все похолодело внутри — мама! Забралась туда, чтобы никто не видел и не слышал, как ей тяжко…
Совсем невмоготу стало Митьке, закусил губу до боли: хватит. Хватит смотреть, как мучается мама, да и самому довольно плакать и сжимать бесполезно кулаки: фашисту наплевать на все это. Надо бежать на войну и бить, бить проклятых.
Он написал маме записку, чтобы знала, собрал в котомку кой-каких харчишек, надел отцову стеганку, сапоги и ушел.
Очнулся Митька от сильного толчка, лязга и грохота — крепко тормознул машинист. Выпростал голову из соломы: в окна и дверную щель уже пробивался серый предутренний свет. Поезд медленно и мягко постукивал на стыках, потом будто нехотя остановился. Сразу стало тихо, словно Митька очутился в глухом погребе. Дождя не было, однако ветер не унялся — свистел в дырках.
Станция или разъезд? Встать и посмотреть Митька побоялся — не увидел бы кто, не ссадил бы с поезда. А в общем-то не все ли равно, что там, за стенкою теплушки. Его интересовала одна Узловая, а до нее, он знал, доберется лишь к вечеру.
Вдруг к вагону, откуда ни возьмись, прибухали торопливые шаги. Кто? У Митьки во рту сразу высохло, кровь в висках застучала. Через секунду в теплушку влетел и упал на пол небольшой мешок, звякнув чем-то железным, а за ним в проеме показалась голова. Кто-то лез в теплушку, сопел и кряхтел от усилий. Наконец, взобрался, упал рядом со своим мешком и затих. Задвигался, когда поезд уже набрал скорость.
Митька быстро успокоился: бояться незваного не надо — такой же «заяц», как и он сам. Поэтому шумно сбросил с себя солому и сел. А незнакомец, словно ему воткнули шило, взвизгнул и шарахнулся к противоположной стене.
Митька даже усмехнулся — здорово поднапугал мужика! Сказал приветливо:
— Не бойся. Айда сюда. Тут солома.
Незнакомец неуверенно подошел, прихватив свой мешок. Рассмотрел Митьку, сразу успокоился.
— А!.. Я думал — охранник… — И сел на солому, опершись спиной о стену. Мешок положил между ног.
Митька с любопытством уставился на незнакомца. К удивлению, тот оказался никаким не мужиком, а парнем, всего лишь года на два, от силы на три постарше Митьки. Митька порадовался: вот повезло! Вдвоем-то лучше.
— Куда едешь? — спросил Митька.
— До Узловой. А ты?
— Тоже. Тебя как звать-то?
— Сергей.
— А меня — Митька. Демин Митька.
Сергей повертел головой, принюхиваясь.
— Ну и воняет здесь!
— Зачем «воняет»! Коней перевозили. Хороший запашок, люблю…
Уже совсем развиднелось. По краю земли заалела нежная полоска — вот-вот выкатится солнце…
У Сергея маленькое лицо в крупных веснушках, губы тонкие, длинные, сжаты накрепко, глаза зеленоватые, какие-то беспокойные. Он хоть и постарше Митьки, а в плечах, пожалуй, поуже, и кисти рук тонкие, белые: видать, не знали грязной и тяжелой работы.
Сергей скосил на Митьку глаза, спросил подозрительно:
— Ты чего рассматриваешь меня, будто купить собираешься?
Митька смутился.
— Да я просто так… Для знакомства.
Сергей вздохнул тревожно, трудно:
— Не накрыли бы нас — днем опасно. Оперативники, как волки, рыскают по товарнякам, вынюхивают: не едет ли кто? Чуть что — в милицию… Эх, только бы до Узловой добраться! Потом — ищи-свищи. Там посвободней, говорят…
— Это куда посвободней?
— На Урал мне надо.
— Ого! — мотнул головой Митька. — Не близко. А зачем туда?
Сергей кинул на Митьку быстрый, настороженный взгляд, будто раздумывая: стоит ли говорить? Встретил синие Митькины глаза, спокойные, доверчивые, и снова вздохнул, теперь уже как-то по- старушечьи тоскливо и жалобно. И голос у него вдруг изменился, стал тоже тихим, печальным.
— Дай-ка закурить, Митя…
Митька прямо-таки огорчился, развел руками:
— Нету, Серьга… Не курю.
— Ну, ладно… Может, наскребу крошек…
Он скрутил папироску, чиркнул самодельной зажигалкой и затянулся дымом. И только потом поведал о себе горькую историю…
Он, Сергей, работает счетоводом на элеваторе, живет, прямо сказать, не сладко, да Митька и сам это видит по его одежке. Были у Сергея кой-какие деньги, да все ушли на похороны: месяца два назад умерла его мать. Отец? Он с первых дней на войне, и ни слуху ни духу от него. Остались они вдвоем — Сергей и сестренка. Ей всего одиннадцать лет. До этого жили плохо, а после смерти матери и того хуже. Сергей с утра дотемна на работе, а за девчонкой присмотр нужен, к школе готовить, есть-пить добывать, к зиме то- сё купить. Измучился, измотался, хоть плачь… Что делать дальше, как быть? Решил, наконец, отправить сестру к бабушке в деревню, на Урал. Отправил. А вчера письмо получил — заболела сестренка. Тяжело заболела, просит, умоляет Сергея приехать. Он даже не сказал на работе — сразу на вокзал, сел на первый попавшийся товарняк…
— Да-а, худо, брат… — сказал Митька дрогнувшим голосом. А потом участливо: — Может, поешь,
