Сергей торопливо скинул стеганку, припал к котелку.
— Ух, хорошо! Прямо от сердца отлегло… Спасибо, Митя. — Но вдруг испуганно округлил глаза. — Тебя никто не заметил, когда лез в вагон?
— Не знаю. Не оглядывался. Не до того было.
Сергей совсем расстроился:
— Ну как же ты, а? Ведь если увидели — конец!
Он беспокойно поднялся, подошел к двери и осторожно выглянул из вагона. На путях, видимо, было все спокойно, да и поезд, дернувшись по-сумасшедшему, покатился со станции.
— Ну вот, — сказал Митька, — зря ныл.
Он сидел в углу на соломе и, пытаясь согреться, тихонько дышал себе в ладонь. Сергей несколько раз глянул на Митьку, потом произнес дружески:
— Чего молчишь-то? Обиделся, что ли? Плюнь! Давай-ка лучше закурим. Нашел еще немного табачку.
Митька протянул руку:
— Черт с ним, авось степлею.
Сергей обрадовался, зашарил в карманах, достал клочок мятой бумажки, разорвал напополам, одну половинку Митьке дал, в другую себе сыпнул табаку. Митька непослушными пальцами принялся неумело крутить папироску, но она никак не получалась. Сергей уже и прижег, и накуриться успел, а он все еще мусолил папироску, пока не лопнула бумага и не просыпался табак.
Сергей рассердился.
— Калека! Не умеешь — попросил бы меня. Последний рассыпал!
Митька добродушно усмехнулся и хотел было выбросить бумажку. Однако задержал в руке — там было что-то написано. Поднес ближе к глазам: «Сорокину Серг… явиться на… 28 сентября 1942 г…»
— Это куда тебе надо было вчера явиться? — заинтересовался Митька.
Сергей поперхнулся дымом:
— Что? Как куда? С чего взял?
Но увидел у Митьки клочок бумажки, побледнел.
— Отдай!
Митька еще не успел ничего подумать, как Сергей рванулся к нему и вырвал из пальцев бумажку. Они несколько секунд смотрели друг на друга: Сергей настороженно, с затаившимся страхом, Митька остро, напряженно, соображая что-то.
Наконец, Сергей засмеялся деланно:
— Вот ведь ерунда какая…
Но Митька уже все понял: это повестка о призыве в армию. Таких бумажек он вдоволь насмотрелся, когда Пахомыч каждую неделю вручал их парням и мужикам.
Митька поднялся, выдавил глухо:
— Так вот ты кто. Бежишь, значит?
Сергей отступил на шаг.
— Чего выдумываешь, чего плетешь? Ведь знаешь, куда еду. — Но, взглянув в Митькины холодные, высветленные ненавистью глаза, надломился, заговорил жалобно, торопливо, сглатывая слова: — Ведь пропаду… Не выдавай… А, Мить?.. Вовек не забуду…
Митька медленно шел на Сергея, не сводя с него глаз, цедил слова сквозь сжатые зубы:
— Значит, наши воюют, а ты бежать, да? Наших убивают, а ты на Урал прятаться, да? Бедненьким прикидывался? Пальтишко дряхленькое напялил? Жалостную сказочку придумал?
Сергей, совсем растерявшись, молча отступал от Митьки, и только когда уперся спиной о стену рядом с дверью, выдавил:
— Кончай, слышишь? Отойди. Ударю.
Но Митька словно оглох, надвигался и надвигался на Сергея, тесня его теперь вдоль стены. Глаза все те же: холодные, страшные, беспощадные, и слова — будто камни:
— Гад! Сволочь! Убить тебя, как фашиста!
Сергей вдруг схватил мешок, вскрикнул по-заячьи и выпрыгнул из вагона.
Он упал удачно. Вскочил, погрозил Митьке кулаком.
— Паскуда! — выругался Митька и отвернулся. Вдали уже были видны дымные трубы Узловой…
Лошадка
В те дни, когда Илья Павлович приезжает погостить на дачу, тихая однообразная жизнь сразу обрывается, как старая кинолента, и начинается радостная суматоха: папа бежит в магазинчик, мама разжигает керосинку, тетя Софа и тетя Люся вдруг принимаются громко разговаривать и смеяться. Ухватив Илью Павловича за руки, они тянут его в разные стороны, будто хотят разорвать на две части.
— Идемте на реку, — говорит тетя Софа.
— Нет, пойдемте по ягоду, — зовет тетя Люся.
Илья Павлович хохочет и, изображая маленького капризного мальчишку, садится на землю, чтобы его никуда не увели.
Он шумный, веселый и щедрый. Для любого у него припасены шутка и улыбка. Тетя Софа его называет милым, обворожительным человеком, а тетя Люся — добрым гением.
Илья Павлович никак не может обойтись без подарков. Пойдет в лес — зеленых шишечек наберет, бусы сделает, согнется в шутливом поклоне:
— Примите, Людмилочка. От зайчика. Нынче встретил меня, шепчет: отнеси самой прекрасной из женщин…
С реки несет гроздья калины, сплетенной в венок.
— Это корона лесной царицы. Она очень к лицу вам, Софочка.
На даче полно разных цветов, но никто почему-то ни разу не догадался дарить их друг другу. А Илья Павлович каждому сорвет цветочек, да так умеет вручить, будто в его руках бриллиант Великий Могол. И маме тоже.
Мама смущается, смеется радостно, прижимая руки к груди:
— Спасибо, Илья Павлович, большое спасибо. Мне-то за что такую прелесть?..
Странная! Могла бы целую охапку этих цветов нарвать — ведь сама их садила и до сих пор каждый вечер поливает…
Илья Павлович всегда привозит какую-нибудь новую, веселую игру, тащит всех на большую поляну, и до самого вечера там не утихают шум, беготня, хохот и визг. А вечером на веранде ужин.
Илья Павлович любит выпить водочки. Каждую рюмку он сопровождает смешными тостами, ест неторопливо, смачно, похваливая мамины закуски. Глядя на него, хочется съесть целого быка. Ножи и вилки звенят долго, потому что у Ильи Павловича славный аппетит и потому, что он рассказывает много интересного.
— Вчера приятеля встретил. Парень — оторви ухо. Сообщил: в универмаг привезли болоньевые плащи. Обещал достать мне парочку. Для вас, Софочка, и для вас, Людмилочка…
Или:
— Есть возможность приобрести туфли с тупым носком. Сейчас это — крик моды. Кому нужно — не стесняйтесь. Вы все для меня — как родные.
Тетя Софа и тетя Люся охают, ахают и наперебой благодарят Илью Павловича за внимание и беспокойство.
Папе Илья Павлович уже приготовил и в следующий раз привезет шестицветную заграничную шариковую ручку, которую он «при случае у одного пилота прикупил». Маме тоже будет подарок. Какой? Это пока секрет.
