Возвращаясь из института, я иногда заставал Татьяну спящей в кресле.
Потом все мы видели в обеденный перерыв, как Татьяна плакала, уткнувшись носом в плечо Тепляковой. Вот после этого дядя Федя и сказал Игнату Прохорычу:
– Надо что-то делать, Игнаша, как-то помочь девке, иначе – беда может случиться. Такая у нас работа.
На следующий день это и случилось. Мы заводили, как обычно, рычаг с ковшом в стрелу. Застропили его чуть неправильно, он не шел. Татьяна, забывшись от усталости, бессильно привалилась к стреле, даже глаза у нее слипались, как у ребенка, неудержимо и трогательно.
И в этот миг рычаг сорвался с того места в стреле, где его заклинило, пошел на Татьяну вниз, я сунул под него лом. Как все это произошло, и сейчас не знаю. Только почувствовал, что лом мгновенно напрягся, как пружина, я навалился на него всей тяжестью тела, потом меня легко отбросило далеко в сторону. Я покатился по полу цеха. Вскочил: Татьяна стояла невредимая у стрелы, смотрела на меня остановившимися глазами.
В тот вечер на занятия в институт я не дошел. Татьяна лежала на кровати, плакала:
– Ты хоть понимаешь, что сам мог из-за меня погибнуть?!
– Да брось ты, брось, ведь все обошлось. Я гладил ее вздрагивающие плечи.
– Но что нам делать, что делать?!. – всхлипывала Татьяна.
Я молчал. И не потому, что не знал, что нам делать…
Как обычно, в начале смены Катя-маленькая подала нам ходовую тележку. Пришел Шумилов. Картинные усы его торчали в стороны, из-под спецовки виднелась тельняшка, грудь – колесом. Поздоровался с нами, просто посмотрел на Татьяну и на меня, нам это даже понравилось, мы тоже кивнули ему. Он достал папиросы, все стали закуривать, дядя Федя ушел к Колобову за поворотной частью.
– Романтик моря! – все-таки шепнула мне Татьяна, косясь на Шумилова.
А он в это время уже обсуждал последний многосерийный телевизионный фильм. Слушая его, все мы занимались своими делами. Татьяна в роли ученика нашей бригады помогает в этот момент обычно Белендрясу: они вместе осматривают раму и механизм передвижения. Я по привычке следил краем глаза, так ли и все ли делает Татьяна, что ей полагается делать. И вдруг Шумилов замолчал на полуслове; я тотчас глянул на него, на Вить-Витя, на проводку, проверка которой – моя обязанность. Увидел, что Ермаков смотрит пристально на втулку подшипника вала передвижения. И Татьяна смотрит на втулку, хоть, я вижу, и не понимает, что обеспокоило Ермакова. На буртике втулки, выступающей из рамы, была едва заметная царапина. Шумилов поспешно отвернулся. Ерма ков посмотрел на Вить-Витя, а тот – на втулку. Внимательно смотрел Пастухов на эту царапину. И ему, и Белендрясу, и Филе, и мне казалось прямо-таки диким, что Шумилов может сдать нам тележку с треснувшей втулкой! Ведь он подводил весь наш цех: если на испытательной станции обнаружат, что втулка треснула, надо будет менять ее. Для этого – возвращать уже собранный экскаватор в цех. Демонтировать механизм передвижения, выпрессовывать бракованную втулку. На ее место – ставить новую, заново монтировать механизм передвижения тележки. Это – верный выход из графика работы цеха.
В это время Катя-маленькая подала к нам на площадку и поворотную часть. Подошли дядя Федя с Игнатом Прохорычем. Колобов ласково обнял Татьяну за плечи, сказал ей что-то веселое. Она сразу же доверчиво потерлась носом о рукав его спецовки. И мне стало совсем легко, даже позабыл я про эту царапину.
Шумилов, уже уходя на свой участок, как-то обеспокоенно обернулся, глянул на нас.
– Давайте еще раз посмотрим ту втулку, а? – вдруг сказала Татьяна.
Игнат Прохорыч поднял руку, Катя-маленькая остановила кран, поворотная часть чуть качнулась вперед по инерции, потом назад и замерла, метра на два не дойдя до тележки. Игнат Прохорыч смотрел на Белендряса, тот пожал своими широченными плечами:
– Да мне и самому показалось… Но как-то даже не верится!
Тут уж меня будто ветром вкинуло внутрь ходовой тележки. Присел, стянул рукавицу с руки, даже послюнил палец, погладил им по буртику втулки: царапина была глубокой. Выпрямился, все смотрели на меня. Вить-Вить пошел к тележке, полез на трак. Игнат Прохорыч показал Кате-маленькой рукой, чтобы она опустила на пол поворотную часть: держать на весу такую махину – неосторожно, да и по правилам не полагается.
– Погоди, Витя, – сказал дядя Федя, тронув Пастухова за руку.
Вить-Вить соскочил вниз с гусеницы, а вместо него полез дядя Федя. В подобных случаях у нас в бригаде всегда так. Помним мы, что дядя Федя был раньше бригадиром, да и лучше всех нас разбирается он в тонкостях монтажа. Присел рядом со мной, пригляделся к царапине, которая вдруг и мне самому уже начала казаться трещиной во втулке, глянул на меня, потом на Татьяну. Длинное лицо его с утиным носом и зоркими глазками стало иронически-язвительным.
Никто ничего не говорил. Мы с дядей Федей вылезли, а наши места заняли Игнат Прохорыч и Вить- Вить.
– Ишь, девка! – очень слышно вдруг сказала сверху Катя-маленькая.
Игнат Прохорыч выпрямился, лицо его было таким, что очень бы мне не хотелось оказаться сейчас на месте Шумилова!
Затем пришли Теплякова, Горбатов, и бригаде Шумилова пришлось выбивать втулку из рамы, предварительно разобрав механизм передвижения экскаватора. И мы с Татьяной помогали им. А наша бригада начала монтировать стрелу на поворотной части, которая не была еще установлена на тележку. Этим мы нарушали технологию монтажа, но ускоряли его.
Подробный разбор проступка Шумилова должен был состояться на производственном совещании у Горбатова.
Старик Богатырев из шумиловской бригады не выдержал:
– Вот, оказывается, Петюша, почему ты уговаривал Борьку вчера не смазывать вкладыши до установки вала!
Все это отягчало проступок Шумилова: значит, он намеренно хотел скрыть брак втулки! Если бы Борис смазал ее до установки вала – что, кстати говоря, они обязаны делать на монтаже, – он непременно заметил бы трещину. А сменить втулку – полчаса, они даже могли бы не выйти из нормы.
Чтобы кончить монтаж полностью, нашей бригаде пришлось задержаться почти на три часа.
Когда вернулся из института, Татьяна молча протянула мне листки, ушла на кухню. Я стал читать. Очерк был как очерк, но ведь написала его Татьяна!…
– Здорово! – сказал я. – Так ему и надо!
– Правда понравилось? – спросила Татьяна, входя в комнату.
– А как же может не понравиться? Это ты как гвоздь вбила!
Она молча смотрела мне в глаза.
– Удивило меня, как я сам раньше не рассмотрел!
– Что?
– Ну, вот Шумилов сначала выскажется, а потом следит, как человек реагирует.
– Это ты – вправду?! – спросила она так, будто речь шла чуть ли не о ее жизни-смерти.
– Я никогда не вру.
11
Утром я ждал, возьмет она с собой очерк или нет. У Татьяны было все такое же странное лицо, как и вчера, она то улыбалась без всякой причины, то задумывалась.
Сказал, когда мы уже собирались уходить:
– Давай возьмем очерк.
– А ты думаешь, это – очерк?
Беспокоить ее должно, что получится с Шумиловым, если наша заводская многотиражка напечатает ее
