– Это хорошо! – сказал я.
– Ну и зятек у нас, Яшенька, – засмеялась Нина Борисовна. – Ишь чему радуется.
– Правильно, Иван! Тем более, что кроме трехлетних экспедиций я к этому, можно сказать, всю жизнь готовился, понимаешь?!
– Марганец! – шепнула мне Татьяна.
– Где? – спросил я Якова Юрьевича.
– В Магадане, там больница хорошая, – сказала Нина Борисовна.
– На Камчатке нашли, Иван, – ответил мне Яков Юрьевич.
– Это хорошо! – повторил я.
– Не этот, – шепнула мне Татьяна, стаскивая у меня с шеи галстук, протянула мне другой.
– Какая же ты красивая! – шепнул я ей, и мы поцеловались.
– А ты, я слышал, в политехническом учишься? – спрашивал у меня Яков Юрьевич.
– Да, – ответил я, уже держа в руках нашу заводскую газету с Татьяниным очерком, вопросительно глядя на Татьяну; она покраснела, кивнула мне. Я вошел в кухню, сказал: – Институт что?! У нас в семье теперь свой журналист есть! – и протянул им газету.
И тут я увидел новых Соломиных, растерянно-радостных и каких-то притихших. Они поглядели на очерк Татьяны, увидели фамилию Т. Егорова – и долго молчали, ничего не говоря, только газета чуть подрагивала у них в руках. Вот и мама, наверно, точно лак же вела бы себя, если бы мой очерк был напечатан!
– Ну и ну! – выговорила, прочитав очерк, Нина Борисовна. А Яков Юрьевич улыбнулся Татьяне. Н отступил в сторону. Татьяна качнулась вперед, Нина Борисовна обняла ее, стала целовать.
– Ну наконец-то!… – проговорил Яков Юрьевич и стал искать папиросы.
Я протянул ему свои, он долго не мог вытащить сигарету из пачки. А я только сейчас, только глядя на его большие и сильные пальцы – они как-то беззащитно подрагивали,-впервые по-настоящему понял, что значит для Соломиных опубликованный очерк Татьяны. И сколько им обоим, наверно, приходилось мучиться из-за Татьяны в школе, и как они беспокоились, осуществится ли призвание Татьяны или все это – обычная юношеская блажь? И когда зажег спичку, поднес к его сигарете, а он прикурил, я сказал:
– Я очень люблю Татьяну! Очень! И… мама у меня недавно умерла.
Он помолчал, потом положил руку на мои плечи, сказал просто:
– Ну, а мы-то с Ниной, Иван? Мы-то ведь – живы!
И я постоял молча, отворачиваясь, пряча лицо. Подышал поглубже, справился. Нина Борисовна сказала, точно ничего и не было:
– Давайте завтракать.
И мы сели за стол на кухне, стали есть яичницу с колбасой. Я только все косился, как Яков Юрьевич управляется одной рукой: берет хлеб, откусывает, кладет ломоть на стол; этой же рукой берет вилку, ест яичницу. Они разговаривали о чем-то и смеялись, и я разговаривал, и тоже смеялся. Чувствовал я какую-то надежную уверенность во всем. Она была и той, которую я всегда ощущал, увидев Ермаковых, и чем-то слегка другой. Последнее время, особенно в самый последний год, я должен был думать наперед решительно обо всем, даже поражался, помню, когда ребята в школе говорили:
– Я забыл, а мама не напомнила.
Я просто не имел права ни о чем забывать. А тут ко мне вдруг будто снова вернулось детство, когда сам ты можешь жить и радоваться, одна у тебя обязанность – вести себя нормально, а уж обо всем другом подумают за тебя старшие, теперь вот – Нина Борисовна и Яков Юрьевич. Будто даже усталость я вдруг почувствовал, а ведь выспался я ночью отлично…
– Ну, Иван, здравствуй! – сказала мне Нина Борисовна, а я увидел, что все они молча и внимательно смотрят на меня.
– Здравствуйте, – ответил я и даже не улыбнулся, поскольку ничего смешного в том, что мы с Ниной Борисовной поздоровались, не было. Посмотрел на Татьяну. – Мы с ней думали после вашего приезда перебраться в комнату мамы. Теперь мою то есть. Конечно, вчетвером, может, и тесновато будет…
– А мы все время вчетвером жили, – быстро сказала Нина Борисовна.
– Да! – сказал Яков Юрьевич, и глаза у него опять были озорными.
– Мы бы с Татьяной пожили у вас хоть месяц, а? Если, конечно, Татьяна не будет возражать.
– А, доченька? – спросила Нина Борисовна.
– Да, интересно: будет она возражать или нет? – сказал Яков Юрьевич.
– Получается, что мы с Татьяной пытаемся взгромоздиться вам на плечи… – начал я.
– Но это же – временно, – договорила Татьяна.
– Спасибо вам, детки дорогие! – сказала Нина Борисовна.
– Раньше говорили: «Сына растишь – в долг даешь, дочь растишь – на ветер бросаешь!» – сказал Яков Юрьевич.
– Я через месяц выброшусь на ветер! – заверила Татьяна.
– Ну, давайте чай пить, – сказала Нина Борисовна и стала разливать в чашки чай.
После чая мы начали разбирать их рюкзаки и чемоданы. Чего-чего только в них не было! И я понял еще одно: большая разница, когда ты идешь в туристский поход недельки на две, и когда отправляешься в глухомань на полгода, а то и больше. И туристские базы не ждут тебя со свежим бельем.
– А все-таки профессия у вас – мужественная!
– Это так кажется только, Иван, – и глаза Якова Юрьевича опять стали озорными, он поглядел на Татьяну: – Мне, например, кажется, что и та, которую она себе выбрала…
– Да и у Ивана в цеху можно без рук-ног остаться, – перебила его Татьяна.
– Даже вот и вас вырастить, – Нина Борисовна вздохнула, – и то мужество надо.
Все утро были непрерывные телефонные звонки. И Яков Юрьевич, и Нина Борисовна продолжали оставаться начальниками своих экспедиций. С самыми разными вопросами обращались к ним те, что были вместе с ними. И каждый обязательно спрашивал, где они собираются вечером, чтобы отметить возвращение.
– И нас с собой возьмут, – шепнула мне Татьяна. – Это уж у геологов так принято, собираться вместе после благополучного возвращения.
Потом мы с Яковом Юрьевичем ходили в поликлинику: надо было перебинтовать руку. И тут неожиданно выяснилось, что это медведь – самый настоящий медведь! – попортил, как он выразился, ему руку.
– Кончились у нас продукты, мы втроем далеконько забрались… Ну, мне и пришлось за пятьдесят километров одному идти на базу.
– А тут – долгожданная встреча!
– Не совсем так. Я, во-первых, спал. А во-вторых, даже и не хотел я с ним встречаться.
– А он – возьми и разбуди вас, как меня сегодня Нина Борисовна.
– Не совсем так. Костер у меня горел всю ночь. Я встал часа в три поправить огонь, отошел за валежником, тут мы и встретились.
– А он уже поджидал.
– Вот именно: для него ведь встреча была долгожданной. У меня с собой был только топор. Шкуру я, жалко, бросил, очень уж устал.
Из поликлиники мы шли очень медленно, я опять держал его под руку. И он, мне кажется, понимал, что со мной происходит.
И в ресторане я сел рядом с ним. На одном конце длинного стола сидела Нина Борисовна, а на противоположном – Яков Юрьевич. Татьяна села рядом с ней.
Народу за столом было – я сосчитал потихоньку – шестьдесят три человека. И люди разные: и мужчины, и женщины; и те, кто был в экспедициях, и те, кто ждал их дома; и по возрасту разные, и одеты по-разному, и все равно в чем-то самом главном – одинаковые!
Я думал, что все мужчины будут с бородами и баками, вот как Казя. Но за столом сидели только два или три парня с бородами.
Просто, весело и легко оказалось за столом, хоть никого, кроме Соломиных, я и не знал до сегодняшнего вечера. По очереди произносили тосты, выпивали, смеялись, вспоминали тайгу. Приблизительно так же, как я бы рассказывал о нашем заводе. И очень приятно мне было, что и к Нине Борисовне, и к Якову Юрьевичу люди относились по-настоящему уважительно! Вот как у нас в цеху относятся к Игнату Прохорычу или
